Я узнала окончание этой истории уже во взрослом возрасте, а обиделась, как ребенок, потому что все детство пела ее, и взрослые ее пели, и нам было весело, потому что рядом была все та же жизнь: рыбаки-моряки, независимые и гордые, причаливали к берегу, ухаживали за пышными красавицами, играли свадьбы и снова уходили в море, а жены их и дети оставались на берегу, жили свои будничные жизни, пока отец в рейсе, а потом в доме наступал переполох, дети не выходили гулять, толклись дома, потому что "папа пришел!", а папы, выпив за встречу и выспавшись, волосатыми лапищами с синими якорями снимали со стены гитару с голубым бантом и полушутливым басом запевали:
Шаланды, полные кефали...
Сначала о шаландах. Говорят, шаланды ходят по Черному морю до сих пор. Говорят, на них теперь стоят моторы. Это какие-то ненастоящие шаланды - те, настоящие, могли ходить под парусом, но чаще всего мы видели, как рыбаки гребут огромными веслами, аккуратно направляя к берегу утопленную по самые борта лодку, по центру которой высилась гора серебристой рыбы, и не только кефали. Мальчишки бегали к ним за добычей: скатами, катранами и прочими несъедобными чудесами.
Говорят, шаланду трудно отличить от баркаса. Ну, не знаю. Шаланды были девочки, широкие, приземистые, всеобъемлющие. Баркасы - мальчики, более стремительные, прямые и упорные. И имена у них были - мужские и женские. Шаланды звались ласково, по-домашнему: Люба, Клава, Нюра. А баркасы? Никаких Петь и Вов! Петр, Владимир, строго и величественно. Но не о баркасах речь.
Когда шаланда полна, утопить ее нечего делать. И тогда прощай рыба, сети, снасти, а может, и жизнь. Многие рыбаки предпочитали сделать лишнюю ходку. Костя приводил полные, он был хорошим моряком этот Костя, удачливым, и именно поэтому биндюжники вставали, когда в пивную он входил.
Это надо знать биндюжников. Портовые, грубые, презирающие "интеллихэнцию" и всякий авторитет, ценящие только собственную сомнительную свободу, а свобода вся была в том, чтобы ломать хребет непосильными грузами, мало есть, много пить, спать и снова впрягаться в лямку, пока не придет последнее освобождение, а приходило оно довольно скоро и мучительно - надрывались они, и не факт, что это не был лучший выход, потому что некоторые становились калеками и оставались в той же пивной ждать, кто нальет от щедрот, и наливали, и тогда они плакали и матерились, вспоминая жизнь, в которой ни о чем не нужно было просить. Так вот, эти самые независимые биндюжники вставали, когда входил легкий, веселый Костя, человек, уважаемый Молдаванкой и Пэрэсыпью.
Это надо знать Молдаванку. Свободная экономическая зона, иными словами, приют контрабандистов, бандитов всех мастей, королей криминала и мелкой сошки, она до сих пор незыблемо стоит на плитах вулканического туфа, вечных, как само время. И это надо знать Пересыпь, некогда заводскую, ожесточенную, изнуренную работой без края. Кстати, о биндюжниках. Если это были биндюжники Пересыпи, на которой опять же хватало пивных, так это совсем другие биндюжники: не грузчики, а водители кобыл и меринов, грузового транспорта. Но по характеру они не сказать, что очень отличались.
Рыбачка Соня как-то в мае, причалив к берегу баркас...
Рыбачка - это очень плохо. Женщины ловить рыбу не должны. Женщинам нельзя даже туда, где сети - вот почему мальчишки бегали за добычей и для нас, а уж рыбаки старались, чтобы всем хватило. И если уж Соня сама причаливает к берегу баркас, это может значить только одно: она сирота, и нет у нее брата, чтобы позаботился. И Соня выходит в море, и забрасывает сети, и тянет сети, и чинит сети, и стоит на Привозе с рыбой. И, может, возит по ночам контрабанду. Делает мужскую работу и ругается, как мужчина, коротко и хлестко.
Все мы в детстве представляли себе Соню, вот она стоит на носу своего баркаса, выставив вперед крепкую ногу, смотрит искоса, щурит черные глаза, а ветер играет выбившимися из-под косынки кудрями, а Соня играет глазами, играет словами:
- Все вас знают, а я - так вижу первый раз!
Слова летят, как мячики, и нет ничего в этой невинной забаве, и все в этой невинной забаве.
- Наш Костя, кажется, влюбился! Бедная девушка, но работящая, с приличной семьи, если кто помнит ее папашу, и то, хватит, намыкалась, счастья им, деток, а уж Костя наш - он такой, за ним любая как за стеной...
На свадьбу грузчики надели со страшным скрипом башмаки.
Это надо было знать эти башмаки. Я такого, конечно, уже не застала. Скрип был признаком особого шика, сапоги со скрипом - предмет роскоши, намного дороже, чем такие же, но без скрипа. У сапожников был свой секрет: говорят, между стелькой башмака и каблуком закладывался сахар, он-то и скрипел. На свадьбу грузчики надели самое лучшее, что у них было.
Вот и все, конец песни о море, лете, любви, рыбаках и моряках.
Костя женился на красавице Соне, но у них никто не успел родиться, потому что игравший с судьбой моряк доигрался и как-то раз море не выпустило его из своих объятий. А Соня не вышла больше замуж, а все хранила верность своему милому, выходила в море, ловила рыбу и продавала ее на Привозе, ловила и продавала, ловила и продавала...
И, может, даже возила по ночам контрабанду.
Шаланды, полные кефали...
Сначала о шаландах. Говорят, шаланды ходят по Черному морю до сих пор. Говорят, на них теперь стоят моторы. Это какие-то ненастоящие шаланды - те, настоящие, могли ходить под парусом, но чаще всего мы видели, как рыбаки гребут огромными веслами, аккуратно направляя к берегу утопленную по самые борта лодку, по центру которой высилась гора серебристой рыбы, и не только кефали. Мальчишки бегали к ним за добычей: скатами, катранами и прочими несъедобными чудесами.
Говорят, шаланду трудно отличить от баркаса. Ну, не знаю. Шаланды были девочки, широкие, приземистые, всеобъемлющие. Баркасы - мальчики, более стремительные, прямые и упорные. И имена у них были - мужские и женские. Шаланды звались ласково, по-домашнему: Люба, Клава, Нюра. А баркасы? Никаких Петь и Вов! Петр, Владимир, строго и величественно. Но не о баркасах речь.
Когда шаланда полна, утопить ее нечего делать. И тогда прощай рыба, сети, снасти, а может, и жизнь. Многие рыбаки предпочитали сделать лишнюю ходку. Костя приводил полные, он был хорошим моряком этот Костя, удачливым, и именно поэтому биндюжники вставали, когда в пивную он входил.
Это надо знать биндюжников. Портовые, грубые, презирающие "интеллихэнцию" и всякий авторитет, ценящие только собственную сомнительную свободу, а свобода вся была в том, чтобы ломать хребет непосильными грузами, мало есть, много пить, спать и снова впрягаться в лямку, пока не придет последнее освобождение, а приходило оно довольно скоро и мучительно - надрывались они, и не факт, что это не был лучший выход, потому что некоторые становились калеками и оставались в той же пивной ждать, кто нальет от щедрот, и наливали, и тогда они плакали и матерились, вспоминая жизнь, в которой ни о чем не нужно было просить. Так вот, эти самые независимые биндюжники вставали, когда входил легкий, веселый Костя, человек, уважаемый Молдаванкой и Пэрэсыпью.
Это надо знать Молдаванку. Свободная экономическая зона, иными словами, приют контрабандистов, бандитов всех мастей, королей криминала и мелкой сошки, она до сих пор незыблемо стоит на плитах вулканического туфа, вечных, как само время. И это надо знать Пересыпь, некогда заводскую, ожесточенную, изнуренную работой без края. Кстати, о биндюжниках. Если это были биндюжники Пересыпи, на которой опять же хватало пивных, так это совсем другие биндюжники: не грузчики, а водители кобыл и меринов, грузового транспорта. Но по характеру они не сказать, что очень отличались.
Рыбачка Соня как-то в мае, причалив к берегу баркас...
Рыбачка - это очень плохо. Женщины ловить рыбу не должны. Женщинам нельзя даже туда, где сети - вот почему мальчишки бегали за добычей и для нас, а уж рыбаки старались, чтобы всем хватило. И если уж Соня сама причаливает к берегу баркас, это может значить только одно: она сирота, и нет у нее брата, чтобы позаботился. И Соня выходит в море, и забрасывает сети, и тянет сети, и чинит сети, и стоит на Привозе с рыбой. И, может, возит по ночам контрабанду. Делает мужскую работу и ругается, как мужчина, коротко и хлестко.
Все мы в детстве представляли себе Соню, вот она стоит на носу своего баркаса, выставив вперед крепкую ногу, смотрит искоса, щурит черные глаза, а ветер играет выбившимися из-под косынки кудрями, а Соня играет глазами, играет словами:
- Все вас знают, а я - так вижу первый раз!
Слова летят, как мячики, и нет ничего в этой невинной забаве, и все в этой невинной забаве.
- Наш Костя, кажется, влюбился! Бедная девушка, но работящая, с приличной семьи, если кто помнит ее папашу, и то, хватит, намыкалась, счастья им, деток, а уж Костя наш - он такой, за ним любая как за стеной...
На свадьбу грузчики надели со страшным скрипом башмаки.
Это надо было знать эти башмаки. Я такого, конечно, уже не застала. Скрип был признаком особого шика, сапоги со скрипом - предмет роскоши, намного дороже, чем такие же, но без скрипа. У сапожников был свой секрет: говорят, между стелькой башмака и каблуком закладывался сахар, он-то и скрипел. На свадьбу грузчики надели самое лучшее, что у них было.
Вот и все, конец песни о море, лете, любви, рыбаках и моряках.
Костя женился на красавице Соне, но у них никто не успел родиться, потому что игравший с судьбой моряк доигрался и как-то раз море не выпустило его из своих объятий. А Соня не вышла больше замуж, а все хранила верность своему милому, выходила в море, ловила рыбу и продавала ее на Привозе, ловила и продавала, ловила и продавала...
И, может, даже возила по ночам контрабанду.
Комментариев нет:
Отправить комментарий