Со Страстной неделей приходят размышления о Крестном пути, а с ними - и воспоминания о святой Веронике, еще одной роли, которая выбрала меня сама.
Хочу я это признавать или нет, она ближе ко мне, чем самой мне казалось когда-то. Это святая нелогичных поступков, святая нелепого милосердия к тем, кого человеческий мир готов вычеркнуть из своих рядов. Это она, сопровождая Господа на Крестном пути, обтерла Его лицо платом - пустой и бессмысленный жест утирать заплеванное и окровавленное лицо обреченного на позорную и мучительную смерть. И правда, стоит ли расходоваться на того, кто раз за разом падает и тем раздражает, поскольку всего лишь отодвигает время, когда все кончится и можно будет об этом забыть.
Отойдя в сторонку (во всяком случае, так я себе это представляю), святая Вероника, возможно, к тому времени тоже уже в грязи и крови - чужой и своей, так ее и пустили утирать да утешать опасного преступника - развернула свой бесполезный с точки зрения мирового порядка платок и увидела на нем образ Того, кого только что напоила водой.
Плат Вероники прожил века, тысячелетия и сейчас хранится в соборе св. Петра в Риме, напоминая, что помимо логики и расчета, в мире существуют и другие вещи. А сама святая Вероника пришла ко мне десяток лет назад в моем же спектакле о Крестном пути. Актеры были неопытны, играли вяло и амбициозно, к премьере мы двигались через пень-колоду. Хорош был Пилат, осанистый и номенклатурный до мозга костей, в жизни - заботливый отец дружного семейства. Прелестны плакальщицы, эти просто перенесли свою эмоциональность на сцену и не стеснялись выразить ее всеми доступными способами. Мария была молода, и это доставило нам хлопот, поскольку жизненного опыта ей не хватало, но она любила на сцене, любила изо всех сил и потому глубоко и искренне страдала... А Вероники не было. Девушка, первоначально приглашенная на эту роль, просто не выдержала эмоциональной нагрузки, и после пары недель легкого отчаяния я таки забрала эту роль себе - отменять премьеру было поздно.
Репетиция за репетицией эпизод ломался у нас в одном и том же месте. Легионер должен был отталкивать Веронику, пробившуюся сквозь толпу, а та, не видя ничего вокруг, пробиваться к своей единой цели, к упавшему под крестом. Так вот, актер, игравший легионера, оказался знатоком какого-то хитрого единоборства, а потому толкать меня боялся, чтобы ненароком не зашибить. Уговоры не действовали, на всех репетициях меня вежливо отстраняли локотком, не более. А мне нужна была сила, хотелось, чтобы во время толчка с головы слетело покрывало - таким образом моя Вероника разделяла бы унижение того, к кому стремилась, и эта пара резко выделялась бы из благополучной толпы на сцене, создавая на несколько минут совсем другую реальность. Ничего не помогало. Осознав свое полное бессилие, я в конце концов научилась падать ничком и кое-как ронять покрывало.
И вот премьера. Сейчас понимаю, что тот спектакль по сюжетному развитию был очень близок к поставленному Мелом Гибсоном годы спустя фильму Passion, только у нас и близко не было таких великолепных выразительных средств, бедненько все, бедненько. Однако пожар идет по плану, я нервничаю за кулисами, Пилат эффектно умывает руки, Симон из Киринеи узнает, как оно - пройти мимо в неподходящее время...
Вероника пошла, хватаю свой плат, начинаю прорываться туда, к кресту, и тут... Как наступлю Легионеру на ногу в сандалии. Рефлекс сработал мгновенно - через секунду я поняла что натурально лечу по воздуху. Метра два я парила над сценой, после чего навернулась ничком об очень - очень!!! - твердый пол практически под ноги зрителям. Где я, где покрывало... Ничего не видя (сотрясение мозга, здравствуй), рвусь обратно и одновременно понимаю, что теперь чувствую все, что могла ощутить та женщина, две тысячи лет назад. Ее боль, а точнее, шок и отсутствие боли. Ее устремленность. Ее унижение. Все стало моим в одну секунду. От удара я почти потеряла зрение, пробиваюсь, непонятно куда, боюсь, что движусь не туда, боюсь услышать смех зала... Каким-то чудом проманеврировала, все же, в нужном направлении - плат, где же мой плат? Вот же он, в руке! Потеряв цель и смысл, обтерла лицо актера, и тут на миг зрение вернулось ко мне. Снизу, из-под бремени креста на меня взглянули глаза... В общем, те самые глаза, которые не бывшая тогда никакой святой молодая женщина увидела две тысячи лет назад.
...Вот и все, плат развернут, в глазах темнота, аккуратно уползаю за декорацию. Музыка, движение, Белый ангел зацепился крылом за проем и застрял, зато у Дьявола все в порядке, меня тошнит и надо бы прилечь, к чему эти поздравления, все было бессмысленно, и я ничего не хочу...
Я пролежала всего три дня, ничего страшного. Когда вышла на улицу, ее согревало пасхальное солнышко...
...И я никогда не расскажу, что увидела там, под крестом, когда благодаря нечаянному падению разделенные веками судьбы двух женщин на секунду слились воедино.
Хочу я это признавать или нет, она ближе ко мне, чем самой мне казалось когда-то. Это святая нелогичных поступков, святая нелепого милосердия к тем, кого человеческий мир готов вычеркнуть из своих рядов. Это она, сопровождая Господа на Крестном пути, обтерла Его лицо платом - пустой и бессмысленный жест утирать заплеванное и окровавленное лицо обреченного на позорную и мучительную смерть. И правда, стоит ли расходоваться на того, кто раз за разом падает и тем раздражает, поскольку всего лишь отодвигает время, когда все кончится и можно будет об этом забыть.
Отойдя в сторонку (во всяком случае, так я себе это представляю), святая Вероника, возможно, к тому времени тоже уже в грязи и крови - чужой и своей, так ее и пустили утирать да утешать опасного преступника - развернула свой бесполезный с точки зрения мирового порядка платок и увидела на нем образ Того, кого только что напоила водой.
Плат Вероники прожил века, тысячелетия и сейчас хранится в соборе св. Петра в Риме, напоминая, что помимо логики и расчета, в мире существуют и другие вещи. А сама святая Вероника пришла ко мне десяток лет назад в моем же спектакле о Крестном пути. Актеры были неопытны, играли вяло и амбициозно, к премьере мы двигались через пень-колоду. Хорош был Пилат, осанистый и номенклатурный до мозга костей, в жизни - заботливый отец дружного семейства. Прелестны плакальщицы, эти просто перенесли свою эмоциональность на сцену и не стеснялись выразить ее всеми доступными способами. Мария была молода, и это доставило нам хлопот, поскольку жизненного опыта ей не хватало, но она любила на сцене, любила изо всех сил и потому глубоко и искренне страдала... А Вероники не было. Девушка, первоначально приглашенная на эту роль, просто не выдержала эмоциональной нагрузки, и после пары недель легкого отчаяния я таки забрала эту роль себе - отменять премьеру было поздно.
Репетиция за репетицией эпизод ломался у нас в одном и том же месте. Легионер должен был отталкивать Веронику, пробившуюся сквозь толпу, а та, не видя ничего вокруг, пробиваться к своей единой цели, к упавшему под крестом. Так вот, актер, игравший легионера, оказался знатоком какого-то хитрого единоборства, а потому толкать меня боялся, чтобы ненароком не зашибить. Уговоры не действовали, на всех репетициях меня вежливо отстраняли локотком, не более. А мне нужна была сила, хотелось, чтобы во время толчка с головы слетело покрывало - таким образом моя Вероника разделяла бы унижение того, к кому стремилась, и эта пара резко выделялась бы из благополучной толпы на сцене, создавая на несколько минут совсем другую реальность. Ничего не помогало. Осознав свое полное бессилие, я в конце концов научилась падать ничком и кое-как ронять покрывало.
И вот премьера. Сейчас понимаю, что тот спектакль по сюжетному развитию был очень близок к поставленному Мелом Гибсоном годы спустя фильму Passion, только у нас и близко не было таких великолепных выразительных средств, бедненько все, бедненько. Однако пожар идет по плану, я нервничаю за кулисами, Пилат эффектно умывает руки, Симон из Киринеи узнает, как оно - пройти мимо в неподходящее время...
Вероника пошла, хватаю свой плат, начинаю прорываться туда, к кресту, и тут... Как наступлю Легионеру на ногу в сандалии. Рефлекс сработал мгновенно - через секунду я поняла что натурально лечу по воздуху. Метра два я парила над сценой, после чего навернулась ничком об очень - очень!!! - твердый пол практически под ноги зрителям. Где я, где покрывало... Ничего не видя (сотрясение мозга, здравствуй), рвусь обратно и одновременно понимаю, что теперь чувствую все, что могла ощутить та женщина, две тысячи лет назад. Ее боль, а точнее, шок и отсутствие боли. Ее устремленность. Ее унижение. Все стало моим в одну секунду. От удара я почти потеряла зрение, пробиваюсь, непонятно куда, боюсь, что движусь не туда, боюсь услышать смех зала... Каким-то чудом проманеврировала, все же, в нужном направлении - плат, где же мой плат? Вот же он, в руке! Потеряв цель и смысл, обтерла лицо актера, и тут на миг зрение вернулось ко мне. Снизу, из-под бремени креста на меня взглянули глаза... В общем, те самые глаза, которые не бывшая тогда никакой святой молодая женщина увидела две тысячи лет назад.
...Вот и все, плат развернут, в глазах темнота, аккуратно уползаю за декорацию. Музыка, движение, Белый ангел зацепился крылом за проем и застрял, зато у Дьявола все в порядке, меня тошнит и надо бы прилечь, к чему эти поздравления, все было бессмысленно, и я ничего не хочу...
Я пролежала всего три дня, ничего страшного. Когда вышла на улицу, ее согревало пасхальное солнышко...
...И я никогда не расскажу, что увидела там, под крестом, когда благодаря нечаянному падению разделенные веками судьбы двух женщин на секунду слились воедино.
Как тонко подмечена схожесть сущности ваших в Вероникой поступков, невероятно!
ОтветитьУдалитьПусть святая нелепого милосердия заступается за тебя в твоих ежедневных битвах, да узришь Лик.
Спасибо. Сердце дрогнуло.
ОтветитьУдалить