Каждый вечер мы, усталые до тошноты, даем друг другу обещание не зависать по полдня на пляже. И каждое утро обнаруживаем себя на берегу. Зима, впрочем, близка: утром и вечером мы надеваем шали, а местные девушки перешли на дубленки и угги. На берегу все больше чаек, и с моря наступают тучи. Для нас это плохо: дожди здесь суровые, а мы поленились взять хотя бы один зонтик.
В парке-дредноуте смирно сидит группа англичан, слушает экскурсовода и потихоньку завидует нам, спускающимся к пляжу. Народу на берегу - всего ничего, ветер разогнал любителей йоги. Зато поодаль затаился огромный бомж. Под предлогом перелечь, подбирается к нам поближе, делает вид, что спит. Но из-под прикрывающей лицо газеты поблескивает внимательный глаз. Мы в замешательстве: похоже, его интересует наша пляжная сумка, в которой, как на грех, сегодня, кроме бутербродов, еще и деньги: мы собираемся на легкий необременительный шопинг. В одну из прошлых прогулок присмотрели на Алленби красивый чемодан из карбона. Да и о тряпках пора подумать. Подругам везем гору кремов, а себе?
Собираем вещи, отходим на отдаленные шезлонги. И тут ветер окончательно сходит с ума: прямо из-под наших ног, как подлинный транспорт Мери Поппинс, в воздух взмывает огромный пляжный зонт. Оправившись от первого удивления (честное слово, ничего не сделал, только вошел!), ловим его на лету, складываем и понимаем, что следующими улетим мы. Пойдем-ка лучше к серфингистам пить кофе. Разочарованный бомж уходит вслед за нами, выходит, мы не ошибались на его счет. Бредем по мелкой воде - сегодня в некоторых местах можно дойти прямо до волноломов. Попадаются, правда, и ямы.
- Осторожно, - кричу дочери, ветер заглушает слова, - если оступишься, можно...
- Промочить ноги? - ясным голосом спрашивает она, стоя в волнах чуть не по пояс.
В Клубе серфингистов почти совсем пусто. Тепло одетые спортсмены - настоящие брутальные мужики - дружно умолкают при виде барышень в парео. Мостимся на алые подушки, вдыхаем море. Перед нами - русская семья. Ребенок пытается наступить на хвост местной кошке. Отец семейства кричит на официанта, принесшего заказанный завтрак: там оказалось что-то, чего он не любит. Официант спокойно забирает еду. В глазах его - небо и волны, как у тех чаек, что ходят рядом по песку. Красив необыкновенно. Неподалеку устраиваются с книгой молодой мужчина и его гламурная спутница - маленькая рыжая собачка в розовом ошейнике со стразами. Ей не хочется ни читать, ни лежать на подушке, она постоянно удирает на пляж, и тогда хозяин, опасливо косясь на соседского мальчишку, зовет ее, как ребенка. К счастью, крикливое семейство вскоре уходит. Мир, ветер, апельсиновый сок, рука с перстнем, поглаживающая вернувшуюся собачку по голове...
И тут за спиной раздается Это. Это не спутаешь ни с чем. Это нельзя не услышать и невозможно не узнать. Сирены. Звук, нисколько не напоминающий вой пожарок или скорых. Скорее, верещание, выстроенное на диссонансах, резких настолько, что, кажется, даже клетки костей разъединяются и поворачиваются внутри тела. Этот визг поглощает шумы большого города, становится невозможно даже кричать. Угадываем слова только по артикуляции. А говорим мы друг другу, что никто не бежит, следовательно, это учения, и что Соня обязательно бы нам позвонила. И, конечно, умалчиваем, что ситуации бывают и непредвиденные, а Соня - далеко и может даже не знать, что тут происходит. В любом случае, бежать нам некуда, а если это что-то страшное - официанты заберут нас с собой в убежище. Мы надеемся. И, конечно, совершенно не помним о взлетевшей вчера ракете.
Визг утих, и природа словно выдыхает. Дочь лезет в сумку: конечно же, Соня звонила несколько раз - но кто это мог услышать? Да, это учения. У меня много вопросов - и о ракете, и об учениях в центре города в разгар дня, но я не хочу задавать их по телефону. Во всяком случае, все прошло, и мы можем идти за чемоданом. Это где-то возле Нахалат Биньямин. Нет, мы не пойдем домой переодеваться, будем шокировать город оборчатыми сарафанами без плеч и растрепанными волосами над некрашенными лицами. По крайней мере, загорелыми.
Я хотела присесть на скамьи-кресла на площади, но вся она сейчас занята горластыми парнями в штатском и с автоматами в руках. Обходим эту живописную группу со всей осторожностью: парни выглядят крайне раздраженными. И тут же нас, как в кино, разделяет колонна духовенства: несутся куда-то, отставшие даже бегут, ухитряясь при этом не толкаться. И тревога возвращается.
Вот же он, облюбованный магазинчик. Чемодана нет, зато есть другой, намного красивее и в полтора раза дороже. Дочь вцепляется в продавца, как клещ.
- Нам обещали продать точно такой же на 50 долларов дешевле.
Продавец сначала хихикает, потом становится серьезным, использует все психологические приемы от уговоров до жесткого давления, но дочь непреклонна: мы уйдем отсюда только с этим чемоданом и только по названной ей цене. Я с раскрытым ртом стою не у дел: их перепалка напоминает теннисный чемпионат.
- У вас тут написано "25 процентов"!
- Это не скидка, это объем, объем увеличился на 25 процентов! Спросите кого угодно, попросите того, кто говорит по-английски или по-русски перевести!
Продавец чуть не плачет. Махнув рукой, отправляется к пожилым людям в глубине магазина, один из них, видимо, хозяин. Все это время они обсуждали нас, поглядывая добрыми смеющимися глазами. Пара слов - и чемодан наш. Вместе с ним продавец передает нам еще и ворох изысканных комплиментов от хозяина. В этом городе невозможно не чувствовать себя женщиной.
Все-таки, обслуживание на Алленби так себе. Точнее, пропорционально стоимости товара. Где подешевле - и помогают сквозь зубы. А с товаром нужно быть внимательными, требования к качеству довольно низкие. Одну за другой мы отбраковываем тряпочки с дырочками, зацепками, пятнами... А цены - вполне европейские. Спустя некоторое время понимаем, что готовы переплачивать за сервис в Дизенгоф-центре. Зато мы совсем недалеко от Сониной работы, может, у нее есть время на чашку кофе? Ура, Соня как раз идет в Башню Шолом по своим рабочим делам. Заодно и кофе с нами глотнуть успеет. Нам очень повезло: сами бы мы туда не пошли, а она стоит внимания. Налюбовавшись на чемодан, Соня Первая отбирает его у нас и моментально пристраивает в каком-то магазинчике на "постоять". Как многое в этом городе строится на отношениях!
У входа в Башню привычно раскрываем сумки для обыска, но охранник смеется: он хорошо знает нашу подругу. Нет, мы сами просто не решились бы сюда соваться - уж очень офисный вход - и совершили бы серьезную ошибку. Это 35-этажное здание - одно из самых высоких в стране. Раньше здесь была смотровая площадка, теперь ее перенесли в еще более высокую новостройку. Владелец Башни назвал ее по имени своего отца. Еще слово "шалом" означает "мир".
Внутри - целый мир. Выше третьего этажа - офисы. А внизу - магазины, картинные галереи, кафе. Два роскошных мозаичных панно посвящены Тель-Авиву, его настоящему и прошлому. Одно - романтичное и героическое, другое - веселое и ироничное. Здесь и первопоселенцы, и Иона с его китом, и современные строители, и веселые мальчишки, и певцы в Опере, и змеи на берегу. И кто-то, конечно, утопает в море. В центре обоих панно - гимназия Герцлия, на месте которой возведена Башня. Снос старого здания не прихоть, а мучительное решение: оно стояло прямо посреди дороги, мешая транспортным путям. И все же, тель-авивцы протестовали в свое время. Теперь память о гимназии осталась на этих стенах. А между ними - киноэкран, демонстрирующий нон-стоп фильм о городе и художниках, создавших мозаики. А за ним - как-то особенно нежно выполненные крошечные комнаты, кухня с печкой, стулья с гнутыми спинками, шахматная доска на письменном столе. Это макет дома первопоселенцев и сооснователей города Менахема и Деборы Гилутц.
На третьем этаже Башни есть еще музей восковых фигур. Там по порядку и вперемешку существуют деятели израильской истории, политики и кинозвезды. Но мы туда не пойдем, а, подкрепившись неплохим капучино, отправимся на самый верх. Два лифта возносят нас в шаткое положение между "можно" и "нельзя". Вроде бы смотровой площадки уже нет, но и по пути на последний этаж нас никто не останавливает. Ловим только удивленные взгляды людей в официальной, почти парадной одежде.
Стеклянная стена открывает нам вид на город и море. Созерцаем береговой изгиб, точно такой же, как на мозаике. Многие здания нам уже знакомы. Вот дом уступами, кажется, там гостиница. Слева в море выступает Яффо. Испытываем приступ тоски - уже соскучились. Соня говорит: "Смотри, моя работа - там, где написано Тель-Авив", - и смеется в ответ на мое мрачное: "Я неграмотная". Провожаем ее на работу. Охранник на выходе спрашивает что-то, высоко поднимает густые брови, хохочет, недоверчиво покачивая головой. Соня говорит: не в силах поверить, что мы ни слова не понимаем на иврите.
Простившись, вяло шопингуем: между улицами Монтефиоре и Короля Георга магазины неплохи, а на Короля Георга можно даже купить дизайнерские работы местного производства. По дороге прихватываем связку коричных палочек - скоро Рождество, глинтвейн. Странно думать о снеге. С неба, меж тем, начинают падать редкие ледяные капли. Заклинаем стихию: если промокнем - вовек не высохнем, еще и простудимся. Дождь входит в положение и пережидает, пока мы войдем в дом, чтобы потом обрушиться сплошной стеной. А мы просто падаем на кровати, потому что вместе с дождем пришел и сон.
В парке-дредноуте смирно сидит группа англичан, слушает экскурсовода и потихоньку завидует нам, спускающимся к пляжу. Народу на берегу - всего ничего, ветер разогнал любителей йоги. Зато поодаль затаился огромный бомж. Под предлогом перелечь, подбирается к нам поближе, делает вид, что спит. Но из-под прикрывающей лицо газеты поблескивает внимательный глаз. Мы в замешательстве: похоже, его интересует наша пляжная сумка, в которой, как на грех, сегодня, кроме бутербродов, еще и деньги: мы собираемся на легкий необременительный шопинг. В одну из прошлых прогулок присмотрели на Алленби красивый чемодан из карбона. Да и о тряпках пора подумать. Подругам везем гору кремов, а себе?
Собираем вещи, отходим на отдаленные шезлонги. И тут ветер окончательно сходит с ума: прямо из-под наших ног, как подлинный транспорт Мери Поппинс, в воздух взмывает огромный пляжный зонт. Оправившись от первого удивления (честное слово, ничего не сделал, только вошел!), ловим его на лету, складываем и понимаем, что следующими улетим мы. Пойдем-ка лучше к серфингистам пить кофе. Разочарованный бомж уходит вслед за нами, выходит, мы не ошибались на его счет. Бредем по мелкой воде - сегодня в некоторых местах можно дойти прямо до волноломов. Попадаются, правда, и ямы.
- Осторожно, - кричу дочери, ветер заглушает слова, - если оступишься, можно...
- Промочить ноги? - ясным голосом спрашивает она, стоя в волнах чуть не по пояс.
В Клубе серфингистов почти совсем пусто. Тепло одетые спортсмены - настоящие брутальные мужики - дружно умолкают при виде барышень в парео. Мостимся на алые подушки, вдыхаем море. Перед нами - русская семья. Ребенок пытается наступить на хвост местной кошке. Отец семейства кричит на официанта, принесшего заказанный завтрак: там оказалось что-то, чего он не любит. Официант спокойно забирает еду. В глазах его - небо и волны, как у тех чаек, что ходят рядом по песку. Красив необыкновенно. Неподалеку устраиваются с книгой молодой мужчина и его гламурная спутница - маленькая рыжая собачка в розовом ошейнике со стразами. Ей не хочется ни читать, ни лежать на подушке, она постоянно удирает на пляж, и тогда хозяин, опасливо косясь на соседского мальчишку, зовет ее, как ребенка. К счастью, крикливое семейство вскоре уходит. Мир, ветер, апельсиновый сок, рука с перстнем, поглаживающая вернувшуюся собачку по голове...
И тут за спиной раздается Это. Это не спутаешь ни с чем. Это нельзя не услышать и невозможно не узнать. Сирены. Звук, нисколько не напоминающий вой пожарок или скорых. Скорее, верещание, выстроенное на диссонансах, резких настолько, что, кажется, даже клетки костей разъединяются и поворачиваются внутри тела. Этот визг поглощает шумы большого города, становится невозможно даже кричать. Угадываем слова только по артикуляции. А говорим мы друг другу, что никто не бежит, следовательно, это учения, и что Соня обязательно бы нам позвонила. И, конечно, умалчиваем, что ситуации бывают и непредвиденные, а Соня - далеко и может даже не знать, что тут происходит. В любом случае, бежать нам некуда, а если это что-то страшное - официанты заберут нас с собой в убежище. Мы надеемся. И, конечно, совершенно не помним о взлетевшей вчера ракете.
Визг утих, и природа словно выдыхает. Дочь лезет в сумку: конечно же, Соня звонила несколько раз - но кто это мог услышать? Да, это учения. У меня много вопросов - и о ракете, и об учениях в центре города в разгар дня, но я не хочу задавать их по телефону. Во всяком случае, все прошло, и мы можем идти за чемоданом. Это где-то возле Нахалат Биньямин. Нет, мы не пойдем домой переодеваться, будем шокировать город оборчатыми сарафанами без плеч и растрепанными волосами над некрашенными лицами. По крайней мере, загорелыми.
Я хотела присесть на скамьи-кресла на площади, но вся она сейчас занята горластыми парнями в штатском и с автоматами в руках. Обходим эту живописную группу со всей осторожностью: парни выглядят крайне раздраженными. И тут же нас, как в кино, разделяет колонна духовенства: несутся куда-то, отставшие даже бегут, ухитряясь при этом не толкаться. И тревога возвращается.
Вот же он, облюбованный магазинчик. Чемодана нет, зато есть другой, намного красивее и в полтора раза дороже. Дочь вцепляется в продавца, как клещ.
- Нам обещали продать точно такой же на 50 долларов дешевле.
Продавец сначала хихикает, потом становится серьезным, использует все психологические приемы от уговоров до жесткого давления, но дочь непреклонна: мы уйдем отсюда только с этим чемоданом и только по названной ей цене. Я с раскрытым ртом стою не у дел: их перепалка напоминает теннисный чемпионат.
- У вас тут написано "25 процентов"!
- Это не скидка, это объем, объем увеличился на 25 процентов! Спросите кого угодно, попросите того, кто говорит по-английски или по-русски перевести!
Продавец чуть не плачет. Махнув рукой, отправляется к пожилым людям в глубине магазина, один из них, видимо, хозяин. Все это время они обсуждали нас, поглядывая добрыми смеющимися глазами. Пара слов - и чемодан наш. Вместе с ним продавец передает нам еще и ворох изысканных комплиментов от хозяина. В этом городе невозможно не чувствовать себя женщиной.
Все-таки, обслуживание на Алленби так себе. Точнее, пропорционально стоимости товара. Где подешевле - и помогают сквозь зубы. А с товаром нужно быть внимательными, требования к качеству довольно низкие. Одну за другой мы отбраковываем тряпочки с дырочками, зацепками, пятнами... А цены - вполне европейские. Спустя некоторое время понимаем, что готовы переплачивать за сервис в Дизенгоф-центре. Зато мы совсем недалеко от Сониной работы, может, у нее есть время на чашку кофе? Ура, Соня как раз идет в Башню Шолом по своим рабочим делам. Заодно и кофе с нами глотнуть успеет. Нам очень повезло: сами бы мы туда не пошли, а она стоит внимания. Налюбовавшись на чемодан, Соня Первая отбирает его у нас и моментально пристраивает в каком-то магазинчике на "постоять". Как многое в этом городе строится на отношениях!
У входа в Башню привычно раскрываем сумки для обыска, но охранник смеется: он хорошо знает нашу подругу. Нет, мы сами просто не решились бы сюда соваться - уж очень офисный вход - и совершили бы серьезную ошибку. Это 35-этажное здание - одно из самых высоких в стране. Раньше здесь была смотровая площадка, теперь ее перенесли в еще более высокую новостройку. Владелец Башни назвал ее по имени своего отца. Еще слово "шалом" означает "мир".
Внутри - целый мир. Выше третьего этажа - офисы. А внизу - магазины, картинные галереи, кафе. Два роскошных мозаичных панно посвящены Тель-Авиву, его настоящему и прошлому. Одно - романтичное и героическое, другое - веселое и ироничное. Здесь и первопоселенцы, и Иона с его китом, и современные строители, и веселые мальчишки, и певцы в Опере, и змеи на берегу. И кто-то, конечно, утопает в море. В центре обоих панно - гимназия Герцлия, на месте которой возведена Башня. Снос старого здания не прихоть, а мучительное решение: оно стояло прямо посреди дороги, мешая транспортным путям. И все же, тель-авивцы протестовали в свое время. Теперь память о гимназии осталась на этих стенах. А между ними - киноэкран, демонстрирующий нон-стоп фильм о городе и художниках, создавших мозаики. А за ним - как-то особенно нежно выполненные крошечные комнаты, кухня с печкой, стулья с гнутыми спинками, шахматная доска на письменном столе. Это макет дома первопоселенцев и сооснователей города Менахема и Деборы Гилутц.
На третьем этаже Башни есть еще музей восковых фигур. Там по порядку и вперемешку существуют деятели израильской истории, политики и кинозвезды. Но мы туда не пойдем, а, подкрепившись неплохим капучино, отправимся на самый верх. Два лифта возносят нас в шаткое положение между "можно" и "нельзя". Вроде бы смотровой площадки уже нет, но и по пути на последний этаж нас никто не останавливает. Ловим только удивленные взгляды людей в официальной, почти парадной одежде.
Стеклянная стена открывает нам вид на город и море. Созерцаем береговой изгиб, точно такой же, как на мозаике. Многие здания нам уже знакомы. Вот дом уступами, кажется, там гостиница. Слева в море выступает Яффо. Испытываем приступ тоски - уже соскучились. Соня говорит: "Смотри, моя работа - там, где написано Тель-Авив", - и смеется в ответ на мое мрачное: "Я неграмотная". Провожаем ее на работу. Охранник на выходе спрашивает что-то, высоко поднимает густые брови, хохочет, недоверчиво покачивая головой. Соня говорит: не в силах поверить, что мы ни слова не понимаем на иврите.
Простившись, вяло шопингуем: между улицами Монтефиоре и Короля Георга магазины неплохи, а на Короля Георга можно даже купить дизайнерские работы местного производства. По дороге прихватываем связку коричных палочек - скоро Рождество, глинтвейн. Странно думать о снеге. С неба, меж тем, начинают падать редкие ледяные капли. Заклинаем стихию: если промокнем - вовек не высохнем, еще и простудимся. Дождь входит в положение и пережидает, пока мы войдем в дом, чтобы потом обрушиться сплошной стеной. А мы просто падаем на кровати, потому что вместе с дождем пришел и сон.
Комментариев нет:
Отправить комментарий