Лица Катманду

В противоположную от родной Тамельщины сторону уносят нас вполне аккуратные, даже мощеные улицы. Здесь нет огромного количества магазинов, почти нет кафе, здесь просто живут. Не самые бедные и не самые богатые заняты своими делами. Этот район принадлежит какой-то новой для нас касте. Лица людей чуть темнее, глаза чуть уже, одежда ближе к европейским очертаниям. Волосы женщин часто собраны в красивые хвосты, бедра прикрыты широкими длинными рубахами, а на ногах - штанишки, вплоть до тесных джинсов. Нам в нашей одежде здесь вполне комфортно. Плохо только, что иностранцев не видать, и мы опять привлекаем повышенное внимание.

Не можем насытиться красотой города. Снимаем снова и снова - и фотографии ничего не передают, а местные жители изумляются: что такого они увидели? Бордовые, коричневые, розовые, золотистые дома, резные двери и ставни - ах, по косякам и наличникам скользят божества и чудовища, цветы и звери. Каждая подворотня - ворота в тайну. Низкие, на уровне наших глаз. А непалки проходят спокойно, не кланяясь. Все-таки, высокий рост придает уверенности.
Прижимаю фотоаппарат к животу, изображаю из себя идиотку. Смотрю вверх, в сторону и жму на спуск. Эта игра обманывает немногих: непальцы читают в сердцах. Если бы мы спрашивали разрешения, скорее всего, никто не был бы против съемки, но я хочу украсть на память живые моменты, и обман продолжается.
Между домами играет ватага детей. Общая беготня переходит в конфликт интересов: мальчики чем-то обидели девочек, те отстаивают свои права, смотрят исподлобья. Мальчишки сначала дерзят, потом примиряются, и общий бег в каменных джунглях продолжается. С умилением вспоминаю собственное детство, друзей по двору. С соседней стройки разом прекращается шум: мужчины остановили работу, держат в руках молоты, смотрят угрожающе. Что вы, мы не в силах обидеть ваших детей, мы вообще никогда не обижаем детей! Не хотим тревожить отцов семейств, уходим, а я бы с радостью еще понаблюдала за ребячьими играми.
Забавно наблюдать среди старинных домов холодильники с кока-колой. Под одним из них - малышка в школьной форме: голубой рубашке и мужского покроя штанишках. Аккуратно заплетенные косички, на лице - смятение. Страшно крошке одной, папа отошел куда-то по делу. Может, первая в семье? Старшие обычно опекают маленьких. Мое раздражение давно утихло, хочется сказать девочке что-то дружеское, но по-английски здесь почти не говорят.
Купить бы фрукты с огромной тележки, однако даже этот чинный район совсем пыльный, страшно. Да и чем их помыть? Прямо между домами на верхних этажах протянуты веревки, сохнет разноцветное белье. Осанка прохожих идеальна, откинутые плечи, гордая посадка головы. Жалею, что у меня нет таких жестких, слегка кудрявых волос, как у непалок, а им нравятся мои. Прическа мне в помощь. Пыль распушила ее, и ореол вокруг головы стал похож на тот, что у Саи Бабы, индуистского лидера и чудотворца. Его портреты здесь повсюду. Я-то свое мнение держу при себе, но мне он кажется довольно неприятным человеком. Может, пообщавшись, я думала бы совсем иначе? Не знаю. Саи Баба скончался полтора года назад.
Изящная, как тростинка, девочка в белом с головы до ног несет дары. Красива мистической красотой. Кто ты, девочка с другой планеты? Что означает твоя белая одежда - траур или служение? Узкая кисть сжимает медный кувшинчик, полный чернобривцев, а глаза глядят мне в душу так же требовательно: Кто ты?
Этот немой вопрос окружает нас: Кто вы? Откуда пришли? Зачем здесь, где нет глупых развлечений для туристов, кто вы? И город становится тихим для нас, вбирает наши души, а они впускают в себя целый город. Бредем, как сомнамбулы. Кто вы?
Трудящийся люд меж тем занят своими делами и, как водится, не без удовольствия. Прямо на тротуаре у лавок мастеров стоят табуреты. Соседи подсаживаются, рассказывают новости, читают вслух газеты. Иногда приходится идти по мостовой, среди машин, потому что более широкие тротуары заняты все теми же ремесленниками. Кто делает красивые кровати с гладкими спинками и резными набалдашниками - эх, привезти бы такую домой! А вон портной кроит полосатые матрасы, расстелил их прямо на улице у молодежного клуба. Хозяйки поливают сады на крышах своих ступенчатых домов.
Студентки колледжа в брючных костюмах надменно шагают по улице, на ходу поверяя друг другу девичьи тайны. На шеях галстуки, на ногах - мужского покроя туфли. Может, станут деловыми женщинами Непала, а может, выйдут замуж и посвятят себя детям. Но детей у них будет немного. Район становится все беднее, уличные раскладки благоухают полежавшим на солнце мясом. Кого же они, все таки, тут едят? Вон то, желтое, явно утка, а вот это мосластое, жилистое? Зарекаюсь думать, откуда берется мясо в нашем ресторане, во всех ресторанах, где нам доводится есть. Не без робости обходим газовые баллоны, они питают квартиры прямо с улицы. На углу - святилище Ганеша, покровительствующего ученикам и всем, постигающим науки. Дома вокруг облупленные, но позолота вокруг статуи в полном порядке. Тихо нам, тихо.
А вот и сама школа, большая, серьезная. Младшеклассники долго идут за нами, потом двое самых смелых обгоняют: "Хэллё!" Здрасте, то есть. Улыбаясь, говорим "хэлло", на этом наш общий словарный запас и заканчивается вместе с мальчишечьей храбростью. Задыхаясь от гордости, несутся они обсуждать с друзьями свой подвиг. Нет, нам положительно необходимы конфеты!
В храме, прямо за закрытыми решетками, склонились прилежные головы. Мальчики делают уроки и, по-моему, кое-кто списывает. В ожидании учебной смены самые набожные молятся, чтобы день прошел хорошо. Может, контрольная у них? Менее ответственные члены общества носятся по двору храма, как пули, их никто не останавливает. Это не распущенность, это свобода: дети могут шалить как угодно, но не мешать окружающим. Они и не мешают. Рзве что тычут в нас пальцами, но мы почти привыкли. Наслаждаемся видом папы, который, в свою очередь, наслаждается видом сына, поглощающего лакомства из пакетика. Оба мужчины, большой и маленький, окутаны облаком теплой радости. Большой ниже меня на полголовы.
Спускаемся ниже, погружаемся в бедность. Давно исчезла и нарядная плитка, и даже растрескавшийся асфальт. Ремесла здесь скудные, мастерские - как крошечные норки. Из пластиковых ящиков - самодельный помост, на нем - тряпье, на тряпье - малыш, еще не ходит. Игрушка - зеленая пластиковая бутылка. Может, это его мама ремонтирует одежду за соседней дверью? Усталый вид, сдвинутые брови, стиснутые до боли зубы. А шьет она на ножной машинке, какие стояли у наших прабабушек. Да где же конфеты, в конце концов?
И они находятся, вот они, среди мешков с дешевым рисом и бутылок растительного масла, непальский аналог чупа-чупсов, леденцы на палочке, товар люкс. Вся улица сбегается посмотреть на роскошную покупку. Нашей мелочи хватает на восемь конфеток, продавец щедрой рукой добрасывает еще две.
А вот и первый клиент. Маленький ангел в клетчатой рубашечке, как и положено ангелам, едва ковыляет на пухлых ножках к порогу своего дома, озаряет прохожих улыбкой. Волосы собраны в хвостик, а глаза... Как описать сияющие глаза непальских детей? Прекраснее в мире нет. Воркуем вокруг малыша, но конфету не даем: совсем крошка, можно ли? Пытаюсь дозваться родителей, но никто не откликается, крохотный хозяин дома один. Если бы не взгляды рабочих с площади, если бы не предостерегающие глаза мам, закрывающих от нас своих детей, я погладила бы это чудо по головке, взяла бы на ручки, а так не смею. Только журчу нежные речи - ему все равно, на каком языке.
Улица стала совсем узкой, стен можно коснуться руками одновременно. Люди смотрят не слишком дружественно. Кажется, здесь уже опасно. И мне стыдно, невыносимо стыдно моих фирменных джеггинсов, нарядной футболки! Эти люди не заняты своей работой по одной простой причине: ее нет. Запах бедности. Даже в жаркие дни здесь сыро, солнечные лучи не падают между серых стен. В часовне истово молится монах, вслед за ним вошли уличные собаки. Рассчитывают, видно, на угощение.
Магазин на углу, давно пора купить воду. Обслуга нам тоже не рада, боится, что мы что-то украдем или натворим. Да и зачем нам их бедные магазины? Ах, вот зачем. Специи. Действительно,  мы набираем полный рюкзак великолепных специй, упакованных в двадцать две защиты от пыли и инфекции. Берем даже дорогой шафран и дивную гвоздику. Голоса продавщиц смягчаются, а грузчики прекращают попытки уронить на нас ящик. Одна из девушек выскочила на порог поболтать с охранником. Это уж как водится.
Мы совсем не боимся заблудиться, логика Катманду ясна, и мы смело петляем улицами без названий. Гладим пушистых собак. Вообще не понимаю, как здесь можно заблудиться. Ох, вот так сюрприз. За чисто вымытым бронестеклом - огромная, напоенная светом пагода. По стенам - фрески, как картины Рериха. Золотой Будда опустил взгляд под высокими бровями, улыбается неуловимо. Хочу его сфотографировать и, как всегда в таких случаях, мысленно спрашиваю: Ты не против? Он не против, снимки выходят отличные. Не против и молящийся рядом мужчина. Сердце рвется туда, в голубой нарисованный ландшафт, к гималайским пикам, залитым рассветным солнцем. Сейчас понимаю, что именно здесь был заложен наш путь, о котором расскажу позже.
Пора выходить, мимо носильщиков с неподъемными мешками риса - здесь их носят по три-четыре на спине, накинув для упора на голову нечто вроде капюшона из мешковины, мимо лавок с бусами и браслетами, мимо портных и продавцов бананов - на Королевскую площадь, битком набитую чужими белыми людьми.