Последнее время его, времени, как-то удивительно мало. И пишется, если честно, не очень. Ужасно надоели толпы, дающие мне понять, что сама-то я кретин и ничтожество, но моя гражданская ответственность - поделиться тайным словом или секретной литературой, позволяющей узбагоиться, узбагоить, зделадь мир во всем мире и все такое прочее. Слова: "Все написано и сказано сто раз", - вызывают саркастическую усмешку. Ты нам не болтай, ты дай самоучитель управления человеческими душами, скрытый от Гугла в тайных подвалах инквизи... психологии, уж мы тогда! Ох.
Осознавая свою кретинскую ничтожность перед катастрофами вселенского масштаба, динамично перебираю ногами в направлении заработавшего метро. Одета, как капуста: церкви плохо топятся. В элегантном рюкзачке - йогурт, очки для плаванья, тряпочная маска, лекарства. Чудесное утро, беспечный разговор. Как хорошо, что я не одна. Там, куда мы идем, плохо с подходами: с одной стороны вчера был снайпер, с другой временами выпасаются черные толпы. Но, кажется, никого нет, а охрана у баррикад в нашу сторону смотрит только мельком. Про таких, как мы, все понятно, куда они идут.
За первой линией баррикад тихо и пусто. Прошлые сутки были трагичны, робкие люди спрятались, остальные - во внутреннем периметре. Мои любимые спутницы беспокоятся, как я буду дышать в гари. Огрызаюсь, прячу лицо в шарф. Не такая уж и гарь сегодня. Сквер перед Александровским костелом пуст и тих, центральный вход закрыт, идем на черный.
Мы пришли как раз вовремя: к перекуру. К пересменке, извините. Хрупкая невысокая Оля в ярком беретике разговаривает по телефону, с нами, еще с десятью людьми. Она координатор, и она повсюду. Я не знаю, спит ли она, ест ли. Вообще не понимаю, как живое человеческое существо может управлять такой огроминой молниеносных противоречивых процессов. Может, Оля знает тайну клонирования? Надо попросить самоучитель.
Юра - кардиохирург. И этот не спит. Спокойный, красивый, он словно бы все время существует в расслабленном режиме. Где-то в своих мыслях. Может, это потому что он не спал с позавчера. Одну из нас уже забрали на кухню, а мы аккуратно суем нос в госпитальную часть. Александровский костел маленький, собственно госпиталь занимает часть правого нэфа. В центральном на сдвинутых церковных скамьях и прямо на полу спят люди, у закрытого входа - кухня. От вида госпиталя я впадаю в экстаз. До чего же распрекрасно организовано пространство: есть и стол, и каталки, они же кушетки, возле которых можно вести прием лежачих и ходячих пациентов, ставить капельницы - заряженные системы стоят в полной готовности... Здесь я хочу жить. Краем глаза замечаю, что Юра исподтишка наблюдает, за нами. Разбираем халаты, хихикаем: большинство принесенных добрыми людьми стерильных наборов - гинекологические. Меня тут же умыкают, объясняя, что тыжпсихолог сейчас гораздо нужнее, чем медсестра-санитарка. Но я здесь, я с другой стороны колонны, спиной чувствую окружающее медицинское богатство.
Рядом ведет прием Богдан Емельянович, седой, солидный, энергичный. Пока ко мне никого, внемлю. Называется он кардиолог, на самом деле - доктор "за все", умеющий поговорить и с глухой старушкой, и с беспечным трактористом, и с медработниками. С каждым - на его языке. Кстати, если кому за узбагоением - это к нему: и выслушает, и поддержит, и пропишет, и объяснит. Сейчас он, не моргнув глазом, сочувственно поглощает долгую историю бабушки, потерявшей дочь - инсульт. Ох, инсульты эти... Завидую своей родной спутнице, отчаянно драящей пол под операционным столом: она уже при деле. Табличка "Психолог" над моей головой не так привлекает, как отпугивает. Народ боится, что им сейчас вынут мозг и начнут ставить диагнозы. Надо сделать какую-то разумную надпись. "Поговорить за жизнь", что ли. По-моему, на меня дурно влияет вездесущий боец из Одессы. То есть это он сегодня боец, а вообще машинист поезда. Когда поеду в Жемчужину у Моря, буду думать о нем. А ко мне уже пришли.
Я не стану рассказывать чужих историй. У меня не всегда было время предупредить - кого? клиентов? пациентов? - что наши разговоры останутся в тайне. Но это, все-таки, тайна, и я ее сохраню. Приходят. Приходят стрессовые расстройства. Приходят те, кто искал среди мертвых своих родных, и те, кто их уже нашел. Приходят те, чьих друзей разорвало гранатой у них на глазах. Теперь им придется жить за двоих: за себя и за того, кто закрыл. К середине дня мне кажется, что я могу каждого убитого описать в деталях. Мужики стесняются своих слабых нервов. Врут, что спят почти непрерывно. Клянутся следить за здоровьем. Говорю с ними о доме, о тех, кто остался вдали, ждет, надеется. Возвращаю из Аида, насколько это возможно. Слушаю историю военной любви. И очень мало слышу о ненависти. Брожу мысленно среди уничтоженной боевиками утвари Украинского дома, ищу расшвырянные девичьи вещи. Внемлю среди войны и разрухи звукам фортепиано. И снова мертвые, и снова пропавшие без вести, исчезнувшие при пожаре в Доме профсоюзов - мальчики и девочки, сегодня почему-то все о молодых. И снова и снова: завтра может не быть. Эта страшная тайна - завтра может не быть, говорят закрытые глаза мертвых. Слушаю тех, кто закрывал им глаза.
Краем глаза вижу: моя миниатюрная подруга поскакала с чаем на Грушевского. Стреляют сегодня мало, но всякая свободная минута теперь насыщена еще и этой тревогой. Почему-то мне кажется, что у нас безопаснее. С утра приходили какие-то вусмерть пьяные неплохо экипированные гости. Юра, бесшумно возникший из третьего измерения, вместе с другими мужчинами убедил гостей, что они, кажется, ошиблись дверью. Никто ничего и не заметил.
В середине дня - санитарный час. Все это время пожилая женщина, прихожанка костела, безостановочно моет пол: вся грязь и гарь - на ногах, а бахилы кончились. Толпы народу ходят туда-сюда, застывают перед чистым влажным пространством. Женщина кротко говорит: идите, идите, - и снова трет светлый мрамор. Выходим на перекур, вытаскиваем для проветривания одеяла, а вымытый пол пока подсохнет. Греемся на солнышке - в костеле сегодня холоднее, чем на улице. Ангелы с кухни так и норовят подсунуть нам чай, кофе, бутерброд. Болтаем с Борей. Я знаю его с юного возраста, сейчас он дьякон... Или священник? Мне стыдно, но я не помню. Боря тонкий, веселый, с запавшими глазами. Спал три часа, и до сих пор его рвут на части, он совершенно безотказный и все знает. Это его рабочее место, его жизнь. В мороз он здесь, и в бои он здесь, и когда всех эвакуируют, он все равно здесь.
Приехали бахилы, по влажному полу резво разбегаемся по рабочим местам. Время от времени в лицо полыхают вспышки. Мысленно шлю иностранным журналистам и вообще всем экскурсантам теплые приветы. Мне все время кажется, что я ничего не делаю, только пью чай. Основное чувство: я здесь лишняя, я ничем не могу им помочь. Меж тем я уже приняла чуть не свою недельную норму. Ненаглядные медики подсунули двух психотиков, привлеченных дружелюбной толпой и едой - в больницах-то еды нет. Прячу за пазуху камень размером с церковный колокол. Перед столом возникает Юра, кладет цитрамон, валериану, пустырник. Как ребенку объясняет, что для чего. Попутно узнаю от кладезя мудрости Богдана Емельяновича, что глицин - отличное средство при абстинентном синдроме. Я похмельем никогда не страдаю, но мудрость тоже прячу за пазуху. Успеваю порадоваться аптеке: на паре столов и стеллажей в закутке разложено и внятно подписано все нужное, необходимое и просто желаемое. Девочки-аптекарши суетятся, как пчелки, принимая и систематизируя народные подношения. Тырю у медиков конфету. Какая-то коллега принесла в подарок две коробки, подсластить жизнь. Подруга возвращается, говорит, что снайпер где-то на Институтской, и уходит снова. А клиенты-пациенты мои оживели немного, даже психотики смотрят ясно, ведут себя сдержанно и ответственно.
В свободную минутку фотографируемся на телефон, будет чем выедать мозг внукам. Подруга, уважаемый в мировом сообществе человек, делает безумное лицо. Обещаю послать ее фотку в русскую прессу. Пришли новые люди, ищем халаты среди гинекологических бахил и пеленок. Юра грозится поставить нам кресло в уголке. Девочки на кухне предлагают принимать роды.
Получаю люлей от Богдана Емельяновича за нежелание мерить пациенту давление: "Мы здесь в каких условиях? Вы здесь врач!" Не успокаивается, пока не удостоверяется, что я все делаю правильно, попутно читает лекцию об изобретении и принципах действия тонометров. Кажется, парень, который ко мне приходил, хотел использовать давление для затравки разговора, но теперь он улепетывает от греха подальше. Впрочем, повеселевший и тоже збагойный.
Смена окончена. Заходим в отличное кафе на Золотых воротах, совсем пустое. Оказывается, мы голодны, как собаки. Официантка обслуживает нас сквозь зубы, но, прислушавшись к разговорам, светлеет лицом. Кажется, многим не очень приятно обслуживать праздных бездельников в такое время. Болтаем о планах на будущее. Девочки мои, гламурные кисы, фронтовые, полевые. Пусть мы уже скорее будем встречаться только в кафешках, а?
Осознавая свою кретинскую ничтожность перед катастрофами вселенского масштаба, динамично перебираю ногами в направлении заработавшего метро. Одета, как капуста: церкви плохо топятся. В элегантном рюкзачке - йогурт, очки для плаванья, тряпочная маска, лекарства. Чудесное утро, беспечный разговор. Как хорошо, что я не одна. Там, куда мы идем, плохо с подходами: с одной стороны вчера был снайпер, с другой временами выпасаются черные толпы. Но, кажется, никого нет, а охрана у баррикад в нашу сторону смотрит только мельком. Про таких, как мы, все понятно, куда они идут.
За первой линией баррикад тихо и пусто. Прошлые сутки были трагичны, робкие люди спрятались, остальные - во внутреннем периметре. Мои любимые спутницы беспокоятся, как я буду дышать в гари. Огрызаюсь, прячу лицо в шарф. Не такая уж и гарь сегодня. Сквер перед Александровским костелом пуст и тих, центральный вход закрыт, идем на черный.
Мы пришли как раз вовремя: к перекуру. К пересменке, извините. Хрупкая невысокая Оля в ярком беретике разговаривает по телефону, с нами, еще с десятью людьми. Она координатор, и она повсюду. Я не знаю, спит ли она, ест ли. Вообще не понимаю, как живое человеческое существо может управлять такой огроминой молниеносных противоречивых процессов. Может, Оля знает тайну клонирования? Надо попросить самоучитель.
Юра - кардиохирург. И этот не спит. Спокойный, красивый, он словно бы все время существует в расслабленном режиме. Где-то в своих мыслях. Может, это потому что он не спал с позавчера. Одну из нас уже забрали на кухню, а мы аккуратно суем нос в госпитальную часть. Александровский костел маленький, собственно госпиталь занимает часть правого нэфа. В центральном на сдвинутых церковных скамьях и прямо на полу спят люди, у закрытого входа - кухня. От вида госпиталя я впадаю в экстаз. До чего же распрекрасно организовано пространство: есть и стол, и каталки, они же кушетки, возле которых можно вести прием лежачих и ходячих пациентов, ставить капельницы - заряженные системы стоят в полной готовности... Здесь я хочу жить. Краем глаза замечаю, что Юра исподтишка наблюдает, за нами. Разбираем халаты, хихикаем: большинство принесенных добрыми людьми стерильных наборов - гинекологические. Меня тут же умыкают, объясняя, что тыжпсихолог сейчас гораздо нужнее, чем медсестра-санитарка. Но я здесь, я с другой стороны колонны, спиной чувствую окружающее медицинское богатство.
Рядом ведет прием Богдан Емельянович, седой, солидный, энергичный. Пока ко мне никого, внемлю. Называется он кардиолог, на самом деле - доктор "за все", умеющий поговорить и с глухой старушкой, и с беспечным трактористом, и с медработниками. С каждым - на его языке. Кстати, если кому за узбагоением - это к нему: и выслушает, и поддержит, и пропишет, и объяснит. Сейчас он, не моргнув глазом, сочувственно поглощает долгую историю бабушки, потерявшей дочь - инсульт. Ох, инсульты эти... Завидую своей родной спутнице, отчаянно драящей пол под операционным столом: она уже при деле. Табличка "Психолог" над моей головой не так привлекает, как отпугивает. Народ боится, что им сейчас вынут мозг и начнут ставить диагнозы. Надо сделать какую-то разумную надпись. "Поговорить за жизнь", что ли. По-моему, на меня дурно влияет вездесущий боец из Одессы. То есть это он сегодня боец, а вообще машинист поезда. Когда поеду в Жемчужину у Моря, буду думать о нем. А ко мне уже пришли.
Я не стану рассказывать чужих историй. У меня не всегда было время предупредить - кого? клиентов? пациентов? - что наши разговоры останутся в тайне. Но это, все-таки, тайна, и я ее сохраню. Приходят. Приходят стрессовые расстройства. Приходят те, кто искал среди мертвых своих родных, и те, кто их уже нашел. Приходят те, чьих друзей разорвало гранатой у них на глазах. Теперь им придется жить за двоих: за себя и за того, кто закрыл. К середине дня мне кажется, что я могу каждого убитого описать в деталях. Мужики стесняются своих слабых нервов. Врут, что спят почти непрерывно. Клянутся следить за здоровьем. Говорю с ними о доме, о тех, кто остался вдали, ждет, надеется. Возвращаю из Аида, насколько это возможно. Слушаю историю военной любви. И очень мало слышу о ненависти. Брожу мысленно среди уничтоженной боевиками утвари Украинского дома, ищу расшвырянные девичьи вещи. Внемлю среди войны и разрухи звукам фортепиано. И снова мертвые, и снова пропавшие без вести, исчезнувшие при пожаре в Доме профсоюзов - мальчики и девочки, сегодня почему-то все о молодых. И снова и снова: завтра может не быть. Эта страшная тайна - завтра может не быть, говорят закрытые глаза мертвых. Слушаю тех, кто закрывал им глаза.
Краем глаза вижу: моя миниатюрная подруга поскакала с чаем на Грушевского. Стреляют сегодня мало, но всякая свободная минута теперь насыщена еще и этой тревогой. Почему-то мне кажется, что у нас безопаснее. С утра приходили какие-то вусмерть пьяные неплохо экипированные гости. Юра, бесшумно возникший из третьего измерения, вместе с другими мужчинами убедил гостей, что они, кажется, ошиблись дверью. Никто ничего и не заметил.
В середине дня - санитарный час. Все это время пожилая женщина, прихожанка костела, безостановочно моет пол: вся грязь и гарь - на ногах, а бахилы кончились. Толпы народу ходят туда-сюда, застывают перед чистым влажным пространством. Женщина кротко говорит: идите, идите, - и снова трет светлый мрамор. Выходим на перекур, вытаскиваем для проветривания одеяла, а вымытый пол пока подсохнет. Греемся на солнышке - в костеле сегодня холоднее, чем на улице. Ангелы с кухни так и норовят подсунуть нам чай, кофе, бутерброд. Болтаем с Борей. Я знаю его с юного возраста, сейчас он дьякон... Или священник? Мне стыдно, но я не помню. Боря тонкий, веселый, с запавшими глазами. Спал три часа, и до сих пор его рвут на части, он совершенно безотказный и все знает. Это его рабочее место, его жизнь. В мороз он здесь, и в бои он здесь, и когда всех эвакуируют, он все равно здесь.
Приехали бахилы, по влажному полу резво разбегаемся по рабочим местам. Время от времени в лицо полыхают вспышки. Мысленно шлю иностранным журналистам и вообще всем экскурсантам теплые приветы. Мне все время кажется, что я ничего не делаю, только пью чай. Основное чувство: я здесь лишняя, я ничем не могу им помочь. Меж тем я уже приняла чуть не свою недельную норму. Ненаглядные медики подсунули двух психотиков, привлеченных дружелюбной толпой и едой - в больницах-то еды нет. Прячу за пазуху камень размером с церковный колокол. Перед столом возникает Юра, кладет цитрамон, валериану, пустырник. Как ребенку объясняет, что для чего. Попутно узнаю от кладезя мудрости Богдана Емельяновича, что глицин - отличное средство при абстинентном синдроме. Я похмельем никогда не страдаю, но мудрость тоже прячу за пазуху. Успеваю порадоваться аптеке: на паре столов и стеллажей в закутке разложено и внятно подписано все нужное, необходимое и просто желаемое. Девочки-аптекарши суетятся, как пчелки, принимая и систематизируя народные подношения. Тырю у медиков конфету. Какая-то коллега принесла в подарок две коробки, подсластить жизнь. Подруга возвращается, говорит, что снайпер где-то на Институтской, и уходит снова. А клиенты-пациенты мои оживели немного, даже психотики смотрят ясно, ведут себя сдержанно и ответственно.
В свободную минутку фотографируемся на телефон, будет чем выедать мозг внукам. Подруга, уважаемый в мировом сообществе человек, делает безумное лицо. Обещаю послать ее фотку в русскую прессу. Пришли новые люди, ищем халаты среди гинекологических бахил и пеленок. Юра грозится поставить нам кресло в уголке. Девочки на кухне предлагают принимать роды.
Получаю люлей от Богдана Емельяновича за нежелание мерить пациенту давление: "Мы здесь в каких условиях? Вы здесь врач!" Не успокаивается, пока не удостоверяется, что я все делаю правильно, попутно читает лекцию об изобретении и принципах действия тонометров. Кажется, парень, который ко мне приходил, хотел использовать давление для затравки разговора, но теперь он улепетывает от греха подальше. Впрочем, повеселевший и тоже збагойный.
Смена окончена. Заходим в отличное кафе на Золотых воротах, совсем пустое. Оказывается, мы голодны, как собаки. Официантка обслуживает нас сквозь зубы, но, прислушавшись к разговорам, светлеет лицом. Кажется, многим не очень приятно обслуживать праздных бездельников в такое время. Болтаем о планах на будущее. Девочки мои, гламурные кисы, фронтовые, полевые. Пусть мы уже скорее будем встречаться только в кафешках, а?
Комментариев нет:
Отправить комментарий