После солнца прохладный полумрак торговых рядов кажется почти ночным. Идем через мусульманский квартал. Рынок крытый, аккуратный, продавцы держатся с большим достоинством. Похоже, здесь покупают не только ошалевшие от беготни по Старому городу туристы: вон те платья я и сама бы с радостью... Наши соавтобусники впопыхах расхватывают золотистую выпечку, жуют на ходу. Мягкий свет падает сквозь окна сводчатой крыши, превращая базар в пещеру Алладина.
Побыть бы здесь подольше, но мы уже выскочили на маленькую площадь с мраморным греческим фонтаном. У креста ордена Гроба Господня (экскурсовод успевает-таки связать его с тамплиерами, мимоходом оскорбив оба ордена) кудрявая женщина кормит кошек. Есть в этом какой-то смысл, во многих местах мира кормят зверей и птиц у святынь. Разноцветные тельца вплетаются в ограду, трутся о подол своей покровительницы, а та с улыбкой отступает, чтобы мы могли сфотографировать пиршество.
Экскурсовод заманивает нас в лавку с окладами, цепочками, освященной водой и всем таким прочим, обещает неслыханные скидки. Так мы и думали: цены заставили бы почувствовать себя нищим даже Рокфеллера. Но место прикормленное, и дальше мы двинемся только через три четверти часа. Немедленно удираем назад, на базар. Восхитительные сласти, нежная халва, ароматы и уважительные разговоры. Главная цель продавца в лавке ароматов - провести этот день с удовольствием. Мы интересны друг другу, наскоро рассказываем о себе на двух языках: английском и русском. Наверное, рыночный лоток не предел мечтаний этого отца семейства с магистерским дипломом, но он не настроен жаловаться. Его окружает красота, и он щедро делится ею с покупателями. Увезем с собой персиковый чай, вобравший в себя ароматы этой теплой осени, этого города. Именно здесь, болтая с продавцами, мы постигаем главное правило жизни в Иерусалиме: осторожность и корректность. Религии, интересы, убеждения сжаты в тесном пространстве, и большинство местных жителей прилагают серьезные усилия для сохранения хрупкого равновесия. Кажется, каждый дворик этого города готов подарить миру идеальных дипломатов. Полчаса пролетают, как секунда. На выходе в дочке просыпается азарт, и она выторговывает два винтажных сарафана за четверть цены. На веселый шум сбегаются мужчины, они в восторге от ее хватки, но и сердиты немного: чужая блондинка переиграла их на их же территории. Хозяин лавки говорит мне: ваша дочь красивая, но нелегкий человек! Смеясь, уносим свои трофеи: ужасно сшитые, скроенные из лохмотьев, эти пестрые тряпки сыграют для нас роль гаммельнской дудочки. Подарки и комплименты от сильного пола гарантированы теперь до конца нашего зимнего лета. Пожилой неудачник носит на сгибе локтя тяжелые низки натуральных камней, злится, что никто не покупает. Прямо жаль, что не нужны нам бусы.
Если честно, мне снова страшно. За искрометными диалогами и громким хохотом скрывается почти отчаяние: я боюсь шагнуть туда, в этот Храм, потому что понимаю: что бы там ни было, прежней оттуда уже не выйду. Здесь Голгофа. Сюда по весне падает Благодатный огонь. В темноте отчаянно ярко пылают свечи паломников. Я оставлю свою здесь, в специальном желобке. Дома я никогда не знаю, что делать со свечами, да и пришла, по большому счету, сегодня за другим. Как огромен этот комплекс, не обойти. Здесь умещаются шесть конфессий: греки, католики, армяне, копты, сирийцы и эфиопы. И здесь же - квинтэссенция иерусалимской мудрости сосуществования: ключи от храма и право отпирать и запирать его почти тысячу лет принадлежат двум мусульманским семьям.
Храм бесконечен и тесен одновременно: кругом толпы людей. К кувуклии - бесконечная очередь, радуемся, что сейчас не сезон, людей поменьше, чем, скажем, весной. Толпа напирает, мы бурчим на неразумность ограждения, сделали бы, как в аэропорту, змейкой. Шаг. Остановка. Еще шаг. Ребенок мой взрослый пылает жаром. Рядом - поляки, девушка-гид легко и радостно говорит своей группе: не тревожьтесь, вы увидите, это не место скорби. Почему, спрашивается, мы не взяли польскую экскурсию? Еще шаг. Ноги звенят, купола звенят. Наш провожатый беспокоится, что сейчас начнется молебен и вход в кувуклию будет закрыт на целый час. Ругает духовенство, мешающее нам пройти. Нет, все-таки, есть и от него польза: договаривается с греческим священником, чтобы нас впустили уже после начала молебна. Батюшка недоволен, прикрикивает на нас, мол, поживее там. А нас и осталась-то пара человек, поляки оттерли. Оказывается, они сослужили нам добрую службу: идем первыми. Крошечное помещение. Свеча горит на месте, где у Гроба стоял ангел. Еще шаг - и ничего. Я ничего не помню. Только камень, гладкий и теплый. На таком можно лечь поспать и увидеть сладкий сон. Опираюсь на него, время исчезает, все вокруг исчезает. Может быть, впервые во взрослой жизни я забываю даже о своих детях, одна из которых сейчас рядом со мной изнурена болезнью. Прикасаюсь вплотную к тому главному, для которого нет названия. Здесь вообще ни для чего нет названия, все ушло за пределы человеческого мира, и только отполированная поверхность камня держит связь с тем, что люди называют жизнью. Мягкий голос священника: "Выходите, пора". Тело легкое, в голове не то каша, не то пустота. Стройно поют суровые францисканцы. Тонкая блондинка рядом со мной здорова и полна сил. Всматриваюсь в нее, как первый раз: кто этот человек? Какой дорогой идет?
...И мы еще долго бродим по храму, любуемся, пропускаем священников, обходящих с кадилами все приделы, фотографируем Пуп Земли в православном кафоликоне, снова бродим, зажигаем свечи, спускаемся, удивляемся высеченным на колоннах автографам крестоносцев - мальчишки, право слово, поднимаемся, и туалет, а как же, и все нам помогают, а мы полуслепы, полунемы, хоть и смеемся, и разговариваем со служителями разных конфессий, а они словно читают что-то в наших невидящих глазах... и, действительно, я уже не та, какой была всего несколько часов назад.
Побыть бы здесь подольше, но мы уже выскочили на маленькую площадь с мраморным греческим фонтаном. У креста ордена Гроба Господня (экскурсовод успевает-таки связать его с тамплиерами, мимоходом оскорбив оба ордена) кудрявая женщина кормит кошек. Есть в этом какой-то смысл, во многих местах мира кормят зверей и птиц у святынь. Разноцветные тельца вплетаются в ограду, трутся о подол своей покровительницы, а та с улыбкой отступает, чтобы мы могли сфотографировать пиршество.
Экскурсовод заманивает нас в лавку с окладами, цепочками, освященной водой и всем таким прочим, обещает неслыханные скидки. Так мы и думали: цены заставили бы почувствовать себя нищим даже Рокфеллера. Но место прикормленное, и дальше мы двинемся только через три четверти часа. Немедленно удираем назад, на базар. Восхитительные сласти, нежная халва, ароматы и уважительные разговоры. Главная цель продавца в лавке ароматов - провести этот день с удовольствием. Мы интересны друг другу, наскоро рассказываем о себе на двух языках: английском и русском. Наверное, рыночный лоток не предел мечтаний этого отца семейства с магистерским дипломом, но он не настроен жаловаться. Его окружает красота, и он щедро делится ею с покупателями. Увезем с собой персиковый чай, вобравший в себя ароматы этой теплой осени, этого города. Именно здесь, болтая с продавцами, мы постигаем главное правило жизни в Иерусалиме: осторожность и корректность. Религии, интересы, убеждения сжаты в тесном пространстве, и большинство местных жителей прилагают серьезные усилия для сохранения хрупкого равновесия. Кажется, каждый дворик этого города готов подарить миру идеальных дипломатов. Полчаса пролетают, как секунда. На выходе в дочке просыпается азарт, и она выторговывает два винтажных сарафана за четверть цены. На веселый шум сбегаются мужчины, они в восторге от ее хватки, но и сердиты немного: чужая блондинка переиграла их на их же территории. Хозяин лавки говорит мне: ваша дочь красивая, но нелегкий человек! Смеясь, уносим свои трофеи: ужасно сшитые, скроенные из лохмотьев, эти пестрые тряпки сыграют для нас роль гаммельнской дудочки. Подарки и комплименты от сильного пола гарантированы теперь до конца нашего зимнего лета. Пожилой неудачник носит на сгибе локтя тяжелые низки натуральных камней, злится, что никто не покупает. Прямо жаль, что не нужны нам бусы.
Если честно, мне снова страшно. За искрометными диалогами и громким хохотом скрывается почти отчаяние: я боюсь шагнуть туда, в этот Храм, потому что понимаю: что бы там ни было, прежней оттуда уже не выйду. Здесь Голгофа. Сюда по весне падает Благодатный огонь. В темноте отчаянно ярко пылают свечи паломников. Я оставлю свою здесь, в специальном желобке. Дома я никогда не знаю, что делать со свечами, да и пришла, по большому счету, сегодня за другим. Как огромен этот комплекс, не обойти. Здесь умещаются шесть конфессий: греки, католики, армяне, копты, сирийцы и эфиопы. И здесь же - квинтэссенция иерусалимской мудрости сосуществования: ключи от храма и право отпирать и запирать его почти тысячу лет принадлежат двум мусульманским семьям.
Храм бесконечен и тесен одновременно: кругом толпы людей. К кувуклии - бесконечная очередь, радуемся, что сейчас не сезон, людей поменьше, чем, скажем, весной. Толпа напирает, мы бурчим на неразумность ограждения, сделали бы, как в аэропорту, змейкой. Шаг. Остановка. Еще шаг. Ребенок мой взрослый пылает жаром. Рядом - поляки, девушка-гид легко и радостно говорит своей группе: не тревожьтесь, вы увидите, это не место скорби. Почему, спрашивается, мы не взяли польскую экскурсию? Еще шаг. Ноги звенят, купола звенят. Наш провожатый беспокоится, что сейчас начнется молебен и вход в кувуклию будет закрыт на целый час. Ругает духовенство, мешающее нам пройти. Нет, все-таки, есть и от него польза: договаривается с греческим священником, чтобы нас впустили уже после начала молебна. Батюшка недоволен, прикрикивает на нас, мол, поживее там. А нас и осталась-то пара человек, поляки оттерли. Оказывается, они сослужили нам добрую службу: идем первыми. Крошечное помещение. Свеча горит на месте, где у Гроба стоял ангел. Еще шаг - и ничего. Я ничего не помню. Только камень, гладкий и теплый. На таком можно лечь поспать и увидеть сладкий сон. Опираюсь на него, время исчезает, все вокруг исчезает. Может быть, впервые во взрослой жизни я забываю даже о своих детях, одна из которых сейчас рядом со мной изнурена болезнью. Прикасаюсь вплотную к тому главному, для которого нет названия. Здесь вообще ни для чего нет названия, все ушло за пределы человеческого мира, и только отполированная поверхность камня держит связь с тем, что люди называют жизнью. Мягкий голос священника: "Выходите, пора". Тело легкое, в голове не то каша, не то пустота. Стройно поют суровые францисканцы. Тонкая блондинка рядом со мной здорова и полна сил. Всматриваюсь в нее, как первый раз: кто этот человек? Какой дорогой идет?
...И мы еще долго бродим по храму, любуемся, пропускаем священников, обходящих с кадилами все приделы, фотографируем Пуп Земли в православном кафоликоне, снова бродим, зажигаем свечи, спускаемся, удивляемся высеченным на колоннах автографам крестоносцев - мальчишки, право слово, поднимаемся, и туалет, а как же, и все нам помогают, а мы полуслепы, полунемы, хоть и смеемся, и разговариваем со служителями разных конфессий, а они словно читают что-то в наших невидящих глазах... и, действительно, я уже не та, какой была всего несколько часов назад.
Комментариев нет:
Отправить комментарий