Он был уличный певец, савояр с образованием. И когда он пел, глаза на клювастом лице делались полуслепыми, как у дикой птицы, которая даже на земле всматривается в горизонт поверх облаков. А голос его летел под облаками, не касаясь земли, плыл с переменчивым ветром. Всего два раза в жизни она слышала такой голос. Второй выбрал деньги и славу и томится теперь, как птица с подрезанными крыльями в самолично сотворенной клетке.
Второй похож на щегла, доверчивого и ясного, но выбирающего кладбища. Первый походил на ворона: клювастый профиль, черные волосы крылом над смуглым лбом. А она была девочка из приличной семьи, ни голоса, ни смелости. Иногда он пел под окнами института, где она училась на отлично, и тогда мысли ее улетали далеко, выше облаков. Но глаза были прикованы к преподавателю, и в перерывах она, в отличие от других, не выбегала, чтобы послушать его хоть немного. Говорили, что иностранцы бросают в его раскрытый футляр огромные деньги.
Он всегда был окружен толпой приятелей и девушек, храбрых, неформальных, как говорили в то время. Девушки приносили ему пиво и плотские утехи, а друзья тоже пели или просто подыгрывали ему, потому что когда они пели, толпа начинала потихоньку расходиться. В то время было запрещено сидеть на тротуаре - да неужели было такое нелепое время? Когда он пел, молодежь усаживалась на бровку, замирала. Приходила девушка в черном с вороном на кожаной перчатке, и ворон тоже слушал своего земного брата неподвижно и молча. Где сейчас та девушка? Где ворон? Она всегда садилась с краю, девушка с вороном казалась ей идеалом цельности, несмотря на немытые волосы и грязный воротник, а может, благодаря им.
Она с ним и слова не молвила. А если бы и молвила - что тогда? Он был настоящий плохой парень, и даже скажи он "пойдем со мной", она не стала бы подносить ему пиво. Но в глубине души, в самой темной ее части... А может, он и сам не сказал бы, потому что в этой же самой глубине души она была уверена: он хороший. Ну и что, что плохой, все равно хороший. Она была уже замужем, приличная молодая женщина из приличной семьи. Муж не хотел слушать эти уличные концерты, и со временем она научилась избегать места, где он пел.
А потом он исчез, и город потускнел без его голоса. Она часто останавливалась возле уличных музыкантов, слушала минуту и уходила: звуки не плыли, а стелились табачными клубами над самой землей, и с этим ничего нельзя было сделать. Минуты капали, стекаясь в залежи годов. Каждый раз, проходя мимо той самой бровки, она вспоминала девушку с вороном. Десятки лет, десятки влюбленностей.
И это все? Почти. Отнюдь не прекрасный, но все же солнечный день начала лета привел ее все к той же бровке, к тому же ворону, давно улетевшему в прошлое. Она была со взрослой дочерью, в точности такой, как сама она в те далекие времена. Поодаль пел музыкант, и голос его, чуть тяжеловато взмахивая крыльями, стремился к облакам. Не веря глазам, она подошла совсем близко, всмотрелась в упор. Где носил его ветер? По загару и гладкости кожи судя, где-то на Гавайях. И зубы отличные. Только руки дрожат, когда не играет. И нет толпы почитателей. Однако уже собиралась - на то и был расчет: за все эти годы она привыкла, что вокруг нее всегда собирается толпа. Но нет, это не он.
Он взглянул темным птичьим взглядом. И запел - о том, что он узнал, что помнит, помнил всегда. Поговорил с незнакомым ребенком, и она поняла, что не ошибалась: он действительно хороший. А он уже снова пел, нет, рассказывал, как его дела, как горька свобода, как ценен опыт и одинока судьба. И самая скрытая, самая темная часть ее души твердила: я любила его всегда. И странно было, что ей безразлично, отчего дрожат его руки и куда теперь унесет его переменчивый ветер.
Вечером она спросила у дочери: Было ли у тебя когда-нибудь, чтобы где-то, в самой глубине души, в самой темной ее части...
- Конечно! - ответила дочь.
Второй похож на щегла, доверчивого и ясного, но выбирающего кладбища. Первый походил на ворона: клювастый профиль, черные волосы крылом над смуглым лбом. А она была девочка из приличной семьи, ни голоса, ни смелости. Иногда он пел под окнами института, где она училась на отлично, и тогда мысли ее улетали далеко, выше облаков. Но глаза были прикованы к преподавателю, и в перерывах она, в отличие от других, не выбегала, чтобы послушать его хоть немного. Говорили, что иностранцы бросают в его раскрытый футляр огромные деньги.
Он всегда был окружен толпой приятелей и девушек, храбрых, неформальных, как говорили в то время. Девушки приносили ему пиво и плотские утехи, а друзья тоже пели или просто подыгрывали ему, потому что когда они пели, толпа начинала потихоньку расходиться. В то время было запрещено сидеть на тротуаре - да неужели было такое нелепое время? Когда он пел, молодежь усаживалась на бровку, замирала. Приходила девушка в черном с вороном на кожаной перчатке, и ворон тоже слушал своего земного брата неподвижно и молча. Где сейчас та девушка? Где ворон? Она всегда садилась с краю, девушка с вороном казалась ей идеалом цельности, несмотря на немытые волосы и грязный воротник, а может, благодаря им.
Она с ним и слова не молвила. А если бы и молвила - что тогда? Он был настоящий плохой парень, и даже скажи он "пойдем со мной", она не стала бы подносить ему пиво. Но в глубине души, в самой темной ее части... А может, он и сам не сказал бы, потому что в этой же самой глубине души она была уверена: он хороший. Ну и что, что плохой, все равно хороший. Она была уже замужем, приличная молодая женщина из приличной семьи. Муж не хотел слушать эти уличные концерты, и со временем она научилась избегать места, где он пел.
А потом он исчез, и город потускнел без его голоса. Она часто останавливалась возле уличных музыкантов, слушала минуту и уходила: звуки не плыли, а стелились табачными клубами над самой землей, и с этим ничего нельзя было сделать. Минуты капали, стекаясь в залежи годов. Каждый раз, проходя мимо той самой бровки, она вспоминала девушку с вороном. Десятки лет, десятки влюбленностей.
И это все? Почти. Отнюдь не прекрасный, но все же солнечный день начала лета привел ее все к той же бровке, к тому же ворону, давно улетевшему в прошлое. Она была со взрослой дочерью, в точности такой, как сама она в те далекие времена. Поодаль пел музыкант, и голос его, чуть тяжеловато взмахивая крыльями, стремился к облакам. Не веря глазам, она подошла совсем близко, всмотрелась в упор. Где носил его ветер? По загару и гладкости кожи судя, где-то на Гавайях. И зубы отличные. Только руки дрожат, когда не играет. И нет толпы почитателей. Однако уже собиралась - на то и был расчет: за все эти годы она привыкла, что вокруг нее всегда собирается толпа. Но нет, это не он.
Он взглянул темным птичьим взглядом. И запел - о том, что он узнал, что помнит, помнил всегда. Поговорил с незнакомым ребенком, и она поняла, что не ошибалась: он действительно хороший. А он уже снова пел, нет, рассказывал, как его дела, как горька свобода, как ценен опыт и одинока судьба. И самая скрытая, самая темная часть ее души твердила: я любила его всегда. И странно было, что ей безразлично, отчего дрожат его руки и куда теперь унесет его переменчивый ветер.
Вечером она спросила у дочери: Было ли у тебя когда-нибудь, чтобы где-то, в самой глубине души, в самой темной ее части...
- Конечно! - ответила дочь.
Комментариев нет:
Отправить комментарий