Забор с изящными узорами и молитвенными колесами окружает огромную гору, раздваивающуюся наверху. А у входа... Точнее, насколько я понимаю, по архитектурному замыслу это был выход, но для нас - вход. Такого я и правда никогда не видела. Три огромные золотые фигуры, кажется, парят в безоблачном небе. Справа - Гуру Ринпоче, мудрый и мужественный, с суровым взглядом. Его постамент поддерживают злые и сильные творения. Слева - прекрасный женственный Манджушри. Его золотую чашу держат нежные и веселые создания. А посередине - Будда. Спокойный, нейтральный. И только его не держит ничто - между ним и землей свободно парят небесные птицы.
Несмело вращаю молитвенные колеса. По периметру есть маленькие ступы, если быстро вращать колеса, там зазвонят колокола. Пытаюсь попасть в такт - для этого на огромном колесе есть поручень, - но задерживаю движение и слышу возмущенный окрик паломника. Ну его, может, это замутнит его карму...
Мы поражены, мы оттягиваем момент вступления в святыню. Посмотреть сувениры. Присесть на минутку. Чтобы пойти вокруг Будды, нужно немного мужества. Слева направо, мы знаем. Иностранцы могут допускать сколько угодно ошибок, никто не рассердится. По внешним кругам проложены красивые дорожки. Можно прервать путь и присесть, помедитировать. Слева направо, по часовой стрелке приближаемся к Будде. Пыль и шум города отступают, и в сердце приходит покой, а в глазах словно кто-то наводит резкость. Рассматриваю мельчайшие детали орнамента. Но к статуям обращаюсь не сразу. Макет монастыря, изгибы кустов, птицы в свободном полете. Эта деталь меня поражает. Так и должно быть. А статуи сияют мягко, и лица у них вполне живые. Манджушри словно говорит: смотри, как прекрасна моя страна, ты полюбишь ее. Гуру Ринпоче настаивает: будь смелой. А Будде все равно. Я могу двигаться дальше или передумать. Но я уже здесь, и это время его народа. Значит, пора начинать подъем.
- Зачем мы сюда приехали? - не сводя глаз с Будды, спрашиваю дочь. Она смотрит вверх и тихо смеется.
С правильного входа нас привели бы прямо на гору 365 ступеней - как дней в году. Но мы заходим с востока и выбираем более пологий и живописный путь: горные дорожки, лестницы и узкое шоссе. Оно опоясывает гору и сильно удлиняет прогулку, зато позволяет все рассмотреть. Поднимаемся не торопясь. Гора покрыта лесом, людей почти нет. Приходится учитывать, что не все из них безопасны. Аккуратно обходим группу бедно одетых мужчин. Говорят громко, смотрят не слишком дружелюбно. Явно отпускают какие-то колкости в наш адрес. Это хорошо, что я не понимаю. Да еще эта их привычка - в Непале все непрерывно плюются. Причина проста - пыль. Но привыкнуть трудно. На одной из аллей мужчина нанизывает бусы - браслеты с именами. Сколько? За такие деньги я сама унижу вон ту пинию. Непалкам явно называются другие цены.
Серпантин выводит нас к монастырю Тритен Норбутсе. Это целый комплекс, множество построек скрывает лес, ворота открыты, однако туристам здесь не место. Монахи глядят предостерегающе, но, увидев, что мы не склонны совать любопытные носы куда попало, быстро переключаются на свои дела. А комплекс совсем не простой. Здесь живут и служат адепты добуддийской религии Бон-по, возникшей, на минуточку, за 18 тысяч лет до нашей эры. Это тибетский монастырь, переехавший в Катманду по трагическим обстоятельствам. Во времена Культурной революции в Китае он был разрушен до основания и заново возведен здесь, в Непале, в 80-х годах прошлого века. Здесь чисто и тихо. Насколько я понимаю, монахи сепарируются по возрастам, и проказливая мелочь живет в другом месте. Если опустить глаза, можно исподтишка понаблюдать за людьми. Все заняты своим делом, у каждого явно расписана программа на весь день, а может, и на всю жизнь. Умиляюсь картине: огромный брат почтительно спускает под руку с горы совершенно ссохшегося дедушку в оранжевых одеждах. Глаза старичка уже не здесь, но движение целеустремленное. Слегка задыхаясь, он успевает негромко поучать молодого брата. Это плохо, что я не понимаю. А дедушка похож на Ламу, он ведь тоже тибетец.
Повыше становится понятным название "Обезьяний храм". Пушистые нахальные тонкотелы шастают по деревьям и крышам на предмет ограбить нас на еду или игрушки. Поскольку фотоаппарат - тоже игрушка, приходится бдить. Я их боюсь: они действуют бандами, кусаются ужасно, а главное, говорят, что большинство переносят бешенство и кучу других болезней. На вид вполне здоровые нахалы, но кто их разберет. Обезьяны нами недовольны: отобрать нечего, вещи - в маленьких рюкзаках. Ни тебе пакетика, ни сумочки.
У входа в храмовый комплекс касса, цена билета - около евро. Можно входить, выходить и вообще, чувствовать себя свободно. На месте раздвоения горы на две вершины - круглый Водоем мира. Нужно бросать монетку, если попадешь в цель - желание исполнится. Можно и просто бросать монетку. Мальчишки рядом продают их целыми столбиками. Доход от этого водоема куда больше, чем от входных билетов. Слева и справа - буддийские и индуистские святыни, сама ступа Сваямбунатх и большой индуистский храм, куда нельзя, но можно с группой и за отдельную плату.
А мы снова тянем время. Отдыхаем на какой-то плите прямо над обрывом - надо пройти по тонкой полоске камня, чтобы там усесться. Сторонимся бесноватой нищенки. Волосы скатались дреддами, черное платье, горящие светлые глаза - она красива, грязна и правда похожа на демона. Любуемся личной собственностью обезьян - бассейном. Старшие обезьяны прохлаждаются на мелководье, молодежь бомбочкой сигает с бортика на глубину. Стоило дочери достать фотоаппарат, как по условному знаку за ее спиной тут же образовалась стайка пушистых мародеров. Фигушки вам.
Медленно и тихо поднимаемся к индуистскому храму. А там - негде яблоку упасть. Почти вся территория ограждена веревочками, за которыми сидят с дарами женщины в праздничных оранжево-желтых сари. Переливают воду, пересыпают рис, раскладывают фрукты, жгут благовония и поют. Угадываю слово "кумари". Какой-то женский молебен. Пройти почти никуда нельзя, зато можно посмотреть вниз, на Катманду, через узкую щель в стене. Орлы парят на уровне лица, а под ногами в дымке расстилается огромный невысокий город. В долине, как в чаше. Виновато смотрю на дочь, говорю: "Кажется, я начинаю его любить." И сердце мое открывается.
Иностранцы толпятся в своих группах, а я уже заметила, что местные монахи воспринимают нас немного иначе, чем других. Может, показалось? Нахально иду за одним на закрытую территорию. Охрана вообще не против. Женщины ухом не ведут, священник, читающий нечто вроде проповеди, тоже. Так мы оказываемся включенными в женский молебен. Можно стоять рядом. Можно слушать пение. Проповеди я не понимаю, но по интонациям подозреваю, что во всем мире они одинаковы. И снова пение. Тысячи голосов молятся о счастье женщины, о матери, о мире, о благополучии семьи. Это особое событие, потом съехавшиеся со всех концов страны паломницы понесут дары к священному водопаду. Год счастья отмаливают они себе и своим любимым, всего только год - и целую жизнь.
Кажется, мы стоим уже не меньше часа. Хорошо паломницам, они сидят, они разговаривают и понимают друг друга, а нам пора дальше, на другую гору. Наскоро прощаемся с кучей больших и мелких святынь, обходим, там, где это возможно, ступу. Снизу прекрасных суровых глаз Будды, написанных на ее гранях, не видно, но мы обернемся еще раз - с другой горы.
Водоем мира, восточная гора - здесь спокойнее и совсем мало туристов. Растяпы, поднялись-таки справа. Духовенство косится, но молчит. Зато во весь голос обсуждает торговка какими-то мелкими ягодами, напоминающими красных жучков. Их продают в газетных кулечках, а есть надо крошечными картонными квадратиками. Мы бы не решились, а местные парни - ничего, уселись с ногами на лавку, смеются, обороняются от обезьян. Одна предпринимает попытку грабежа и, даром что священное животное, улепетывает от камня, брошенного меткой рукой. Впрочем, в нее и не целились.
Две религии смешались вконец, у индуистского божества - молитвенные колеса. Ворчливый служка одаряет нас особым вниманием и просто-таки тычет носом в последовательность действий. Обойдите, вращайте колеса! Так, слева направо! Теперь подойдите к божеству! Руки сложите да поклонитесь хорошенечко! А теперь положите на алтарь десять рупий, поклонитесь и можете проваливать. Мы растеряны и понимаем только то, что он хочет десять рупий. Если бы сейчас... Сейчас я поклонилась бы ему отдельно, этот человек выбрал нас и на свой лад позаботился о бессмертии наших душ, что было для него огромной ответственностью, ведь мы иноземки, иноверки, неприкасаемые!
Садимся в тишине под буддийскими флажками, парим взглядами над горой, над долиной, вместе с орлами. Как можно смотреть на что-то еще, когда в мире есть это чудо - орлы? Мысленно зову ближайшего: кто ты? Приблизься, дай себя рассмотреть! И птица, описав широкий круг, парит прямо перед нашими лицами. Со временем это станет моей любимой игрой: мысленно позвать орла и увидеть, как он, услышав зов, ниспадает почти к самому лицу, кружит над головой, чтобы я могла насладиться его красотой и свободой.
Слева о нас, видимо, живет буддийская молодежь. Малыши с бритыми головами бегают туда-сюда, подростки обсуждают свои мальчишечьи заботы и толкутся на ступенях монастыря в шутливой драке, косясь при этом на нарядных девчонок, примостившихся неподалеку от нас. Девчонки же щебечут о девичьем и наслаждаются местным романтическим шлягером, очень милым. Это неважно, что я их не понимаю: девичье во всем мире одинаково. Читают дневник и упиваются жизнью. С территории монастыря слышны удары по мячу. А взрослый монах, наверное, дежурный по территории, не сводит с меня острого взгляда. Мешает играть с орлами. Что они все уставились-то?
Солнце садится, и мы с сожалением спускаемся с горы. Хотим пройти через пустынный храмовый комплекс с другой стороны, где священный водопад. Но натыкаемся на юных клеенюхов. Сзади нас почти окружили обезьяны. Впереди - самые опасные обезьяны из всех: люди, нуждающиеся в наркотиках. И они уже приближаются. Выбираем тонкотелов и несемся снова вверх. В ветвях деревьев - разбойничий свист, самцы обезьян обходят с двух сторон, самки с детьми отслеживают тыл. Очень хорошая у них позиция - каменная ограда узенькой дорожки почти вровень с лицом. Показываю ближайшему самцу зубы, очень злобно. Наглец смирно садится на попу, смотрит из-под приспущенных век.
И тут, на наше счастье, по дорожке начинают спускаться с молебна первые женщины с дарами. Молниеносное движение - и кулечек с цветами и ягодами выбит из рук. Обезьяны усаживаются есть, нет, нагло жрать, а бедные женщины ахают и не могут забрать свое жертвоприношение. Я и понимаю их огорчение, и не смеяться над разбойниками не могу. Детеныш запихивает в рот большую ягоду и теперь не может стиснуть зубы, чтобы ее разжевать. Иду мимо отца семейства грабителей, укоризненно качаю головой. Он закатывает глаза, мол, что поделать, такова жизнь. Больше я их не боюсь. Возвращаемся к круглому фонтану, чтобы пропустить процессию женщин. Звуки трубы, знамена, пение. Очень торжественно. Сейчас они отправят свои дары по священной реке, и в их семьях все будет в порядке. В обезьяньих, кажется, тоже: теперь я понимаю, откуда здесь взялись пятна просыпанных лепестков - единственное, что они не доели.
У туалета какие-то бедные паломники закончили свой разложенный прямо на земле обед. Тонкотелы не то заскучали, не то обиделись на отсутствие внимания и дразнят собак. Кажется, эти две стаи друг друга ненавидят. Во всяком случае, шум стоит такой, как будто убивают целую толпу. Местный жучара из стаи местных жучар без просьбы указывает нам дверь в туалет (для иностранцев туалеты отдельно, чистые, а для паломников такие, что ой!) и на выходе требует денег. Дочь жестко отвечает: "Для иностранцев бесплатно". Это правда. Местные жучары расступаются, наглые ухмылки на их лицах сменяются легкой печалью: не обобрать двух одиноких девушек - это, пожалуй, позор.
Спускаемся по горе. Мимо гордого владельца чау-чау, гоняющего палкой тонкотелов. Мимо дремлющего монастыря. Мимо луна-парка из трех аттракционов. Мимо обезьян на обочине. Одна раскрывает рот, как ребенок: увидела игрушечную собачку на моей поясной сумочке. Строго говорю: "Даже не думай", - и она отводит взгляд. Бездельники, которых мы обходили с утра, расступаются сами, деликатно плюются в сторону. Так-то. Кланяемся Будде на выходе. Сейчас здесь уже полно горожан, тибетцы вертят колеса и твердят вечную шестислоговую мантру "Ом мани падме хум",что в переводе означает: "О, жемчужина, сияющая в цветке лотоса!" - а на деле имеет тысячи смыслов.
На обратном пути берем такси. Маленькая жуткая Тата, зато сиденье устлано коврами. Дочь торгуется все тем же жестким тоном - и сбивает цену в десять раз. Дверь в город открылась нам на этой горе, и мы ступили в нее, чтобы принять мир таким, как он есть.
Несмело вращаю молитвенные колеса. По периметру есть маленькие ступы, если быстро вращать колеса, там зазвонят колокола. Пытаюсь попасть в такт - для этого на огромном колесе есть поручень, - но задерживаю движение и слышу возмущенный окрик паломника. Ну его, может, это замутнит его карму...
Мы поражены, мы оттягиваем момент вступления в святыню. Посмотреть сувениры. Присесть на минутку. Чтобы пойти вокруг Будды, нужно немного мужества. Слева направо, мы знаем. Иностранцы могут допускать сколько угодно ошибок, никто не рассердится. По внешним кругам проложены красивые дорожки. Можно прервать путь и присесть, помедитировать. Слева направо, по часовой стрелке приближаемся к Будде. Пыль и шум города отступают, и в сердце приходит покой, а в глазах словно кто-то наводит резкость. Рассматриваю мельчайшие детали орнамента. Но к статуям обращаюсь не сразу. Макет монастыря, изгибы кустов, птицы в свободном полете. Эта деталь меня поражает. Так и должно быть. А статуи сияют мягко, и лица у них вполне живые. Манджушри словно говорит: смотри, как прекрасна моя страна, ты полюбишь ее. Гуру Ринпоче настаивает: будь смелой. А Будде все равно. Я могу двигаться дальше или передумать. Но я уже здесь, и это время его народа. Значит, пора начинать подъем.
- Зачем мы сюда приехали? - не сводя глаз с Будды, спрашиваю дочь. Она смотрит вверх и тихо смеется.
С правильного входа нас привели бы прямо на гору 365 ступеней - как дней в году. Но мы заходим с востока и выбираем более пологий и живописный путь: горные дорожки, лестницы и узкое шоссе. Оно опоясывает гору и сильно удлиняет прогулку, зато позволяет все рассмотреть. Поднимаемся не торопясь. Гора покрыта лесом, людей почти нет. Приходится учитывать, что не все из них безопасны. Аккуратно обходим группу бедно одетых мужчин. Говорят громко, смотрят не слишком дружелюбно. Явно отпускают какие-то колкости в наш адрес. Это хорошо, что я не понимаю. Да еще эта их привычка - в Непале все непрерывно плюются. Причина проста - пыль. Но привыкнуть трудно. На одной из аллей мужчина нанизывает бусы - браслеты с именами. Сколько? За такие деньги я сама унижу вон ту пинию. Непалкам явно называются другие цены.
Серпантин выводит нас к монастырю Тритен Норбутсе. Это целый комплекс, множество построек скрывает лес, ворота открыты, однако туристам здесь не место. Монахи глядят предостерегающе, но, увидев, что мы не склонны совать любопытные носы куда попало, быстро переключаются на свои дела. А комплекс совсем не простой. Здесь живут и служат адепты добуддийской религии Бон-по, возникшей, на минуточку, за 18 тысяч лет до нашей эры. Это тибетский монастырь, переехавший в Катманду по трагическим обстоятельствам. Во времена Культурной революции в Китае он был разрушен до основания и заново возведен здесь, в Непале, в 80-х годах прошлого века. Здесь чисто и тихо. Насколько я понимаю, монахи сепарируются по возрастам, и проказливая мелочь живет в другом месте. Если опустить глаза, можно исподтишка понаблюдать за людьми. Все заняты своим делом, у каждого явно расписана программа на весь день, а может, и на всю жизнь. Умиляюсь картине: огромный брат почтительно спускает под руку с горы совершенно ссохшегося дедушку в оранжевых одеждах. Глаза старичка уже не здесь, но движение целеустремленное. Слегка задыхаясь, он успевает негромко поучать молодого брата. Это плохо, что я не понимаю. А дедушка похож на Ламу, он ведь тоже тибетец.
Повыше становится понятным название "Обезьяний храм". Пушистые нахальные тонкотелы шастают по деревьям и крышам на предмет ограбить нас на еду или игрушки. Поскольку фотоаппарат - тоже игрушка, приходится бдить. Я их боюсь: они действуют бандами, кусаются ужасно, а главное, говорят, что большинство переносят бешенство и кучу других болезней. На вид вполне здоровые нахалы, но кто их разберет. Обезьяны нами недовольны: отобрать нечего, вещи - в маленьких рюкзаках. Ни тебе пакетика, ни сумочки.
У входа в храмовый комплекс касса, цена билета - около евро. Можно входить, выходить и вообще, чувствовать себя свободно. На месте раздвоения горы на две вершины - круглый Водоем мира. Нужно бросать монетку, если попадешь в цель - желание исполнится. Можно и просто бросать монетку. Мальчишки рядом продают их целыми столбиками. Доход от этого водоема куда больше, чем от входных билетов. Слева и справа - буддийские и индуистские святыни, сама ступа Сваямбунатх и большой индуистский храм, куда нельзя, но можно с группой и за отдельную плату.
А мы снова тянем время. Отдыхаем на какой-то плите прямо над обрывом - надо пройти по тонкой полоске камня, чтобы там усесться. Сторонимся бесноватой нищенки. Волосы скатались дреддами, черное платье, горящие светлые глаза - она красива, грязна и правда похожа на демона. Любуемся личной собственностью обезьян - бассейном. Старшие обезьяны прохлаждаются на мелководье, молодежь бомбочкой сигает с бортика на глубину. Стоило дочери достать фотоаппарат, как по условному знаку за ее спиной тут же образовалась стайка пушистых мародеров. Фигушки вам.
Медленно и тихо поднимаемся к индуистскому храму. А там - негде яблоку упасть. Почти вся территория ограждена веревочками, за которыми сидят с дарами женщины в праздничных оранжево-желтых сари. Переливают воду, пересыпают рис, раскладывают фрукты, жгут благовония и поют. Угадываю слово "кумари". Какой-то женский молебен. Пройти почти никуда нельзя, зато можно посмотреть вниз, на Катманду, через узкую щель в стене. Орлы парят на уровне лица, а под ногами в дымке расстилается огромный невысокий город. В долине, как в чаше. Виновато смотрю на дочь, говорю: "Кажется, я начинаю его любить." И сердце мое открывается.
Иностранцы толпятся в своих группах, а я уже заметила, что местные монахи воспринимают нас немного иначе, чем других. Может, показалось? Нахально иду за одним на закрытую территорию. Охрана вообще не против. Женщины ухом не ведут, священник, читающий нечто вроде проповеди, тоже. Так мы оказываемся включенными в женский молебен. Можно стоять рядом. Можно слушать пение. Проповеди я не понимаю, но по интонациям подозреваю, что во всем мире они одинаковы. И снова пение. Тысячи голосов молятся о счастье женщины, о матери, о мире, о благополучии семьи. Это особое событие, потом съехавшиеся со всех концов страны паломницы понесут дары к священному водопаду. Год счастья отмаливают они себе и своим любимым, всего только год - и целую жизнь.
Кажется, мы стоим уже не меньше часа. Хорошо паломницам, они сидят, они разговаривают и понимают друг друга, а нам пора дальше, на другую гору. Наскоро прощаемся с кучей больших и мелких святынь, обходим, там, где это возможно, ступу. Снизу прекрасных суровых глаз Будды, написанных на ее гранях, не видно, но мы обернемся еще раз - с другой горы.
Водоем мира, восточная гора - здесь спокойнее и совсем мало туристов. Растяпы, поднялись-таки справа. Духовенство косится, но молчит. Зато во весь голос обсуждает торговка какими-то мелкими ягодами, напоминающими красных жучков. Их продают в газетных кулечках, а есть надо крошечными картонными квадратиками. Мы бы не решились, а местные парни - ничего, уселись с ногами на лавку, смеются, обороняются от обезьян. Одна предпринимает попытку грабежа и, даром что священное животное, улепетывает от камня, брошенного меткой рукой. Впрочем, в нее и не целились.
Две религии смешались вконец, у индуистского божества - молитвенные колеса. Ворчливый служка одаряет нас особым вниманием и просто-таки тычет носом в последовательность действий. Обойдите, вращайте колеса! Так, слева направо! Теперь подойдите к божеству! Руки сложите да поклонитесь хорошенечко! А теперь положите на алтарь десять рупий, поклонитесь и можете проваливать. Мы растеряны и понимаем только то, что он хочет десять рупий. Если бы сейчас... Сейчас я поклонилась бы ему отдельно, этот человек выбрал нас и на свой лад позаботился о бессмертии наших душ, что было для него огромной ответственностью, ведь мы иноземки, иноверки, неприкасаемые!
Садимся в тишине под буддийскими флажками, парим взглядами над горой, над долиной, вместе с орлами. Как можно смотреть на что-то еще, когда в мире есть это чудо - орлы? Мысленно зову ближайшего: кто ты? Приблизься, дай себя рассмотреть! И птица, описав широкий круг, парит прямо перед нашими лицами. Со временем это станет моей любимой игрой: мысленно позвать орла и увидеть, как он, услышав зов, ниспадает почти к самому лицу, кружит над головой, чтобы я могла насладиться его красотой и свободой.
Слева о нас, видимо, живет буддийская молодежь. Малыши с бритыми головами бегают туда-сюда, подростки обсуждают свои мальчишечьи заботы и толкутся на ступенях монастыря в шутливой драке, косясь при этом на нарядных девчонок, примостившихся неподалеку от нас. Девчонки же щебечут о девичьем и наслаждаются местным романтическим шлягером, очень милым. Это неважно, что я их не понимаю: девичье во всем мире одинаково. Читают дневник и упиваются жизнью. С территории монастыря слышны удары по мячу. А взрослый монах, наверное, дежурный по территории, не сводит с меня острого взгляда. Мешает играть с орлами. Что они все уставились-то?
Солнце садится, и мы с сожалением спускаемся с горы. Хотим пройти через пустынный храмовый комплекс с другой стороны, где священный водопад. Но натыкаемся на юных клеенюхов. Сзади нас почти окружили обезьяны. Впереди - самые опасные обезьяны из всех: люди, нуждающиеся в наркотиках. И они уже приближаются. Выбираем тонкотелов и несемся снова вверх. В ветвях деревьев - разбойничий свист, самцы обезьян обходят с двух сторон, самки с детьми отслеживают тыл. Очень хорошая у них позиция - каменная ограда узенькой дорожки почти вровень с лицом. Показываю ближайшему самцу зубы, очень злобно. Наглец смирно садится на попу, смотрит из-под приспущенных век.
И тут, на наше счастье, по дорожке начинают спускаться с молебна первые женщины с дарами. Молниеносное движение - и кулечек с цветами и ягодами выбит из рук. Обезьяны усаживаются есть, нет, нагло жрать, а бедные женщины ахают и не могут забрать свое жертвоприношение. Я и понимаю их огорчение, и не смеяться над разбойниками не могу. Детеныш запихивает в рот большую ягоду и теперь не может стиснуть зубы, чтобы ее разжевать. Иду мимо отца семейства грабителей, укоризненно качаю головой. Он закатывает глаза, мол, что поделать, такова жизнь. Больше я их не боюсь. Возвращаемся к круглому фонтану, чтобы пропустить процессию женщин. Звуки трубы, знамена, пение. Очень торжественно. Сейчас они отправят свои дары по священной реке, и в их семьях все будет в порядке. В обезьяньих, кажется, тоже: теперь я понимаю, откуда здесь взялись пятна просыпанных лепестков - единственное, что они не доели.
У туалета какие-то бедные паломники закончили свой разложенный прямо на земле обед. Тонкотелы не то заскучали, не то обиделись на отсутствие внимания и дразнят собак. Кажется, эти две стаи друг друга ненавидят. Во всяком случае, шум стоит такой, как будто убивают целую толпу. Местный жучара из стаи местных жучар без просьбы указывает нам дверь в туалет (для иностранцев туалеты отдельно, чистые, а для паломников такие, что ой!) и на выходе требует денег. Дочь жестко отвечает: "Для иностранцев бесплатно". Это правда. Местные жучары расступаются, наглые ухмылки на их лицах сменяются легкой печалью: не обобрать двух одиноких девушек - это, пожалуй, позор.
Спускаемся по горе. Мимо гордого владельца чау-чау, гоняющего палкой тонкотелов. Мимо дремлющего монастыря. Мимо луна-парка из трех аттракционов. Мимо обезьян на обочине. Одна раскрывает рот, как ребенок: увидела игрушечную собачку на моей поясной сумочке. Строго говорю: "Даже не думай", - и она отводит взгляд. Бездельники, которых мы обходили с утра, расступаются сами, деликатно плюются в сторону. Так-то. Кланяемся Будде на выходе. Сейчас здесь уже полно горожан, тибетцы вертят колеса и твердят вечную шестислоговую мантру "Ом мани падме хум",что в переводе означает: "О, жемчужина, сияющая в цветке лотоса!" - а на деле имеет тысячи смыслов.
На обратном пути берем такси. Маленькая жуткая Тата, зато сиденье устлано коврами. Дочь торгуется все тем же жестким тоном - и сбивает цену в десять раз. Дверь в город открылась нам на этой горе, и мы ступили в нее, чтобы принять мир таким, как он есть.
Комментариев нет:
Отправить комментарий