Есть у нас один показатель ассимиляции. Это когда начинают спрашивать дорогу. Сначала иностранцы, потом местные. Значит, мы начинаем выглядеть, как свои. Еще вчера, погуляв по Дизенгофу, дочка сказала: вот увидишь, на третий день у нас спросят дорогу. Я сказала - на второй.
К нам подходит китаянка, явно перепуганная всепоглощающей темнотой в полседьмого вечера. Ищет какой-то госпиталь. Ее молодость и рюкзак свидетельствуют о том, что, наверное, по работе. Мы не знаем, где госпиталь, а она вцепилась в нас, как в соломинку, боится утонуть в омуте ночи.
Насилу мы с ней расстаемся - и через несколько шагов находим огромный госпитальный комплекс. Увы, девушка уже далеко. Утешаюсь тем, что вот-вот пойдут автобусы: шаббат закончился.
У Музея искусств - движуха. Толпы разряженного народа. Идем вдоль, не решаемся войти: мы-то в майках и с рюкзаками, полными пляжного снаряжения. Да еще с большим пакетом кремов, на которые, естественно, развелись в фирменном магазине у Мертвого моря. Толпа манит, но одной ее было бы недостаточно. И тут откуда-то из-под арки, где торчит нос модернового павильона, раздается дивная музыка. Идем, очарованные. Между театральными и музейными зданиями летняя площадка, на сцене репетируют певцы и музыканты. Девушка перебирает струны арфы. Сильные молодые голоса уносятся в небо, роняющее редкие дождинки. Мы знаем эту музыку, даже тихонечко подпеваем из-за забора, но не можем вспомнить ни автора, ни названия. Что-то печальное и светлое. Верди? Как минимум половина из 430 панелей нового павильона освещены чем-то вроде 3D-проекции, смесь психоделики и кино: часть квадратов и треугольников превращены неуемной авторской мыслью в кинопленку.
Дождь усиливается, репетиция окончена, а для нас это лишний повод войти в здание, не можем же мы мокнуть. Это мы сейчас такие умные, Центр, мол, искусств, сценические площадки, павильоны... А в тот момент можем прочитать только то, что написано не на иврите, то есть практически ничего. Всматриваемся: вот эта охрана - она только вещи обыскивает или требует входные билеты? Мы бы их расспросили, но наплыв публики непрерывно растет. Ах нет, ах нет, билеты не нужны, охранница, почти не глядя в рюкзаки, бурчит "Беседер". Беседер - это слово мы выучили сегодня. Оно звучит повсеместно и на иврите означает нечто вроде ОК, порядок. Да и произносится примерно в тех же случаях, что и ОК, то есть практически во всех.
В огромном здании нет ни одного человека не в вечернем костюме. Кроме нас. Первые двадцать минут только и сглатываем позор, потом привыкаем. Чувствуем себя американцами, которые на чужбине вечно выглядят тупыми и бесцеремонными из-за того, что им негде переодеться и оставить вещи. Нас тут, впрочем, абсолютно все считают тупыми и бесцеремонными немцами.
Весь этот театральный комплекс очень сильно напоминает лондонский Ройял Фестивал Холл. Разве что чуток поменьше и значительно чопорнее. Те же кассы внизу, магазин с дисками, множество баров и буфетов. Люди рассаживаются с едой и питьем где попало, разглядывают толпу. Еще раз сглатываю унижение. На первом этаже - выставка прелестных жанровых скульптур. Дама грозит собачке сложенной газетой. На собачкиной модре написано: "Ага, щаззз!" Разноцветные жирафы сплелись шеями. Пародийный Хефнер в тапочках-зайках протягивает бокал толстенькой беспечной Мерилин... Здание затягивает нас, как очень медленный смерч. Тащит вверх на прозрачных лифтах, отпускает в свободный полет по овальным лестницам. Из-за закрытых дверей звучит прекрасная музыка, подпеваем. Что-то с нами произошло, мы слились с этими белыми и черными переходами, с острыми углами и плавными изгибами, и вдруг все эти люди перестали обращать на нас внимание. Чувствую себя человеком-невидимкой, с весенним волнением слоняюсь по мостам и галереям этого волшебного города под крышей.
Чего-то мы не учли. Несмотря на гиперобед, снова хочется кушать. Покупаем бутерброд с лососиной, зеленью и филадельфией, вино. Часов около восьми на улице снова теплеет, и мы садимся на столик во дворе. Только что на наших глазах прилично одетый мужчина средних лет украл сандвич. Походил немного, взял сандвич, сунул за пазуху, подошел вроде к кассе, развернулся и ушел. Это видели еще несколько человек, таких же иностранцев, как и мы, и все растерялись. Мне очень неловко. Наверное, надо было поднять шум, но на каком языке? Вспоминая лицо этого человека через неделю, я буду знать точный ответ: на русском. Но сейчас мы еще ни в чем не разбираемся, просто огорчены, жалеем того, кому придется платить за этот весьма дорогой бутерброд. Может, обойдется? С другой стороны ограды охранница, пропустившая нас в здание, разговаривает по телефону. Спрашивает, все ли в порядке с уроками, обещает, что скоро придет. По-русски, конечно. Ночь тепла, ветер ерошит волосы и пытается отобрать у нас салфетки.
К нам подходит китаянка, явно перепуганная всепоглощающей темнотой в полседьмого вечера. Ищет какой-то госпиталь. Ее молодость и рюкзак свидетельствуют о том, что, наверное, по работе. Мы не знаем, где госпиталь, а она вцепилась в нас, как в соломинку, боится утонуть в омуте ночи.
Насилу мы с ней расстаемся - и через несколько шагов находим огромный госпитальный комплекс. Увы, девушка уже далеко. Утешаюсь тем, что вот-вот пойдут автобусы: шаббат закончился.
У Музея искусств - движуха. Толпы разряженного народа. Идем вдоль, не решаемся войти: мы-то в майках и с рюкзаками, полными пляжного снаряжения. Да еще с большим пакетом кремов, на которые, естественно, развелись в фирменном магазине у Мертвого моря. Толпа манит, но одной ее было бы недостаточно. И тут откуда-то из-под арки, где торчит нос модернового павильона, раздается дивная музыка. Идем, очарованные. Между театральными и музейными зданиями летняя площадка, на сцене репетируют певцы и музыканты. Девушка перебирает струны арфы. Сильные молодые голоса уносятся в небо, роняющее редкие дождинки. Мы знаем эту музыку, даже тихонечко подпеваем из-за забора, но не можем вспомнить ни автора, ни названия. Что-то печальное и светлое. Верди? Как минимум половина из 430 панелей нового павильона освещены чем-то вроде 3D-проекции, смесь психоделики и кино: часть квадратов и треугольников превращены неуемной авторской мыслью в кинопленку.
Дождь усиливается, репетиция окончена, а для нас это лишний повод войти в здание, не можем же мы мокнуть. Это мы сейчас такие умные, Центр, мол, искусств, сценические площадки, павильоны... А в тот момент можем прочитать только то, что написано не на иврите, то есть практически ничего. Всматриваемся: вот эта охрана - она только вещи обыскивает или требует входные билеты? Мы бы их расспросили, но наплыв публики непрерывно растет. Ах нет, ах нет, билеты не нужны, охранница, почти не глядя в рюкзаки, бурчит "Беседер". Беседер - это слово мы выучили сегодня. Оно звучит повсеместно и на иврите означает нечто вроде ОК, порядок. Да и произносится примерно в тех же случаях, что и ОК, то есть практически во всех.
В огромном здании нет ни одного человека не в вечернем костюме. Кроме нас. Первые двадцать минут только и сглатываем позор, потом привыкаем. Чувствуем себя американцами, которые на чужбине вечно выглядят тупыми и бесцеремонными из-за того, что им негде переодеться и оставить вещи. Нас тут, впрочем, абсолютно все считают тупыми и бесцеремонными немцами.
Весь этот театральный комплекс очень сильно напоминает лондонский Ройял Фестивал Холл. Разве что чуток поменьше и значительно чопорнее. Те же кассы внизу, магазин с дисками, множество баров и буфетов. Люди рассаживаются с едой и питьем где попало, разглядывают толпу. Еще раз сглатываю унижение. На первом этаже - выставка прелестных жанровых скульптур. Дама грозит собачке сложенной газетой. На собачкиной модре написано: "Ага, щаззз!" Разноцветные жирафы сплелись шеями. Пародийный Хефнер в тапочках-зайках протягивает бокал толстенькой беспечной Мерилин... Здание затягивает нас, как очень медленный смерч. Тащит вверх на прозрачных лифтах, отпускает в свободный полет по овальным лестницам. Из-за закрытых дверей звучит прекрасная музыка, подпеваем. Что-то с нами произошло, мы слились с этими белыми и черными переходами, с острыми углами и плавными изгибами, и вдруг все эти люди перестали обращать на нас внимание. Чувствую себя человеком-невидимкой, с весенним волнением слоняюсь по мостам и галереям этого волшебного города под крышей.
Чего-то мы не учли. Несмотря на гиперобед, снова хочется кушать. Покупаем бутерброд с лососиной, зеленью и филадельфией, вино. Часов около восьми на улице снова теплеет, и мы садимся на столик во дворе. Только что на наших глазах прилично одетый мужчина средних лет украл сандвич. Походил немного, взял сандвич, сунул за пазуху, подошел вроде к кассе, развернулся и ушел. Это видели еще несколько человек, таких же иностранцев, как и мы, и все растерялись. Мне очень неловко. Наверное, надо было поднять шум, но на каком языке? Вспоминая лицо этого человека через неделю, я буду знать точный ответ: на русском. Но сейчас мы еще ни в чем не разбираемся, просто огорчены, жалеем того, кому придется платить за этот весьма дорогой бутерброд. Может, обойдется? С другой стороны ограды охранница, пропустившая нас в здание, разговаривает по телефону. Спрашивает, все ли в порядке с уроками, обещает, что скоро придет. По-русски, конечно. Ночь тепла, ветер ерошит волосы и пытается отобрать у нас салфетки.
Комментариев нет:
Отправить комментарий