Для начала нам не продали пива. Точнее сказать, это были четыре банки шестиградусного грушевого сидра, которые мы намеревались сунуть в дорожные рюкзаки. Так вот, чтоб вы знали, нам их не продали, поскольку продавец не был уверен, что моей дочери исполнился 21 год, а ее Айсик не считается, а паспорт она оставила дома, а меня - я прозрела - в этом городе вообще никто не расценивает как мать ее... В конце концов пришлось поклясться, что я сама лично выпью все четыре банки,
вся ответственность на мне, и я сама за них заплачу, и лично вынесу их из магазина - этот монолог слушал уже не только кассир, но и администратор, и набежавшая за две секунды охрана, все были готовы оборонять не то алкоголь от ребенка, не то ребенка от алкоголя и служили отличной иллюстрацией к сотням антитоталитарных статей, утверждающих, что вся эта паника, запреты и ограничения не преследуют никакой другой цели, кроме запугивания и угнетения. Меня всегда удивляют кроткие обыватели, утверждающие, что их таким образом "защищают", ведь кроме них самих эти меры ни против кого не направлены и не действуют. Нам, добропорядочным гражданкам, было очень неприятно ощутить на своих плечах тяжелую руку Большого Брата, а вот будь я распутной подружкой, мне ничего бы не стоило споить целый класс невинных созданий в любой подворотне, ведь на деле никого не интересовало, кто проглотит купленный нами лимонад. Планируем акцию протеста: баночку ароматной жидкости раздавим на прощание в Расселл-Сквере.
Собственно, мы собирались в кино. Стартовал новый фильм Клинта Иствуда, и мы хотим посмотреть, нет ли его в ближайшем Одеоне. Нормальные люди давно собрали бы рюкзаки и улеглись спать, нам вставать завтра до шести утра, но мы-то не они, и нам грустно, хоть мы и держимся. Увы, Одеон в Ковент-Гардене закрыт забором вместе с половиной площади: очередная реконструкция. Есть еще один, но пока мы туда доберемся, будет совсем поздно. Приняв мудрое решение идти, наконец, домой, движемся в противоположную сторону, на Оксфорд-Стрит. Этой улице ночь нипочем. Толпа, свет от витрин, в буфетах смертоубийство. Испытываю мгновенный приступ жабы: это все съедят без меня, я уезжаю. Неважно, что я перед выходом так налопалась клубники с заварным кремом, что теперь слегка переваливаюсь при ходьбе.
После всех этих парков гудят и ноги, и перегруженная впечатлениями голова, но мы придумываем себе все новые оправдания. Еще одна станция метро, сядем на следующей, ведь мы не навестили Сохо-Сквер! Благоухающий парк выглядит в этот поздний час опасновато. Ворота закрыты, фонтан молчит, на аллеях стоят лотки-домики - днем здесь был базар. До невменяемости пьяная черная банда штурмует проезжающие авто. Девчонка в меховой шапке с хвостом перегораживает дорогу, стучит кулаком по машинам. Я не понимаю половину ее мата - учиться и учиться. Ее подруга помогает раскулачивать проклятую буржуазию, а парни отошли в сторонку и вяло дерутся между собой. Вещи при себе - спокойно идем мимо. Прикидываю, что у нас есть ценного, и успокаиваюсь: да ничего. Нас замечают, но не трогают, вот и славно. Охрана возле Лондонского офиса киностудии 20th Century Fox стоит смирно: угоманивать разбушевавшуюся молодежь не их работа, был бы офис цел. А нас поглотил ночной Сохо.
Если бы меня спросили: "Элиночка, ты готова вдвоем с другой девушкой оправиться гулять ночью по Сохо?" - ответ был бы: "Нет, нет, никогда!" Но мы уже здесь, и улицы-волны уносят нас на глубину. Где сон, где усталость? Ах, этот Сохо. Роскошные театры и грязные бордели, тут - престижная опера, там - танцы на столе, здесь - мрачный кабак, а рядом - ночной клуб со швейцарами, из сливочного Ягуара извлекает бесконечные ноги этносестра тех, кто бил машины на соседнем перекрестке. Узкое платье в тон машине, на шее переливается целое состояние. Швейцар приподнимает цилиндр. За соседним углом из глубины души тошнит допраздновавшегося на свободе клерка.
В Патиссери Валери - аншлаг, но, кажется, это место не для гетеросексуалов. Дочь заскакивает за тарталеткой с ягодами, а я присаживаюсь снаружи и тут же попадаю в зону пристального внимания решительной стриженной брюнетки. Кажется, она готова бросить свою пару ради знакомства со мной. Нет-нет-нет, я уже не одна, не делай шагов о которых потом пожалеешь!
Сквозь толпу пробирается пожилая пара театралов, даме оттаптывают ноги в вечерних туфельках, ее спутник ворчит "Осторожнее!", но это напрасно: здесь шагу не ступить. Алые, синие газовые трубки делают ночь еще чернее. У пабов негде яблоку упасть, разгоряченные мужчины стоят вплотную. Здесь и сейчас им дозволено многое из того, что они запрещают себе всю неделю, приличия отброшены, и нам вслед летят комплименты настолько подробные, что дочка слегка краснеет. А мне смешно - так вот что таилось за вашими печальными взглядами при свете дня!
Рядом с Чайна-Тауном - очередной конфликт интересов, не так ожесточенный, как массовый, весь перекресток вовлечен. Ровно в центре застряла полиция, ни туда и ни сюда. Вот теперь и правда пора. Прощаемся с Огненным Драконом, его морда указывает нам направление к площади Пикадилли. На входе - пробка: группа черлидеров, приехавших, наверное, из голливудского малобюджетного фильма, не в силах освоить технику прохождения через турникеты. Не можем отвести глаз от розовых кофточек и пышных бантов. Девственно чистые лобики, в синих глазках - намек на панику. Не будь рядом учительницы, местная молодежь показала бы им, где раки зимуют.
Головокружительная психоделика несется с одной из площадок - уличный музыкант извлекает из гитары дивные звуки. Пальцы бегают по струнам не хуже, чем у Джимми, он танцует, а глаза обращены в мир собственных галлюцинаций, постоишь подольше - и уплывешь с ним, не вернешься назад. Но каков мастер! Дочь дает ему деньги, он поблагодарил бы ее, но с другой планеты кричать далеко, далеко...
Бродяга все сидит с собакой на Расселл-Сквер. Привычно проходим мимо, потом, словно что-то толкнуло нас в грудь, останавливаемся - ну что мы за бесчувственные такие. Молча устраиваем небольшую складчину. Дочка хвалит чудесную собаку, парень грустно отвечает, что собака не его. Все-таки, мы не ошиблись, здесь какая-то драма. Отдав деньги, неожиданно испытываю облегчение, словно вернула мучивший меня долг. Теперь действительно можно уезжать. Впрочем, осталось еще одно дело.
Ночной Расселл-Сквер не выглядит таким милым, как днем. Время от времени его пересекают группки людей, вышедших из автобуса. Сворачиваем на боковую аллею, пугаемся проступивших из темноты фигур, а они пугаются нас, потому что тоже пили пиво от народа подальше. Открываем свой сидр, хихикаем, как школьницы. Хрупкий индонезиец, наскочив на нас, пускается наутек, на ходу снимая галстук. Похоже, он здесь недавно. Несется прямо через газон. Наперерез ему с криком: "Простите! Минуточку!" - из темноты выскакивает настоящий громила. Индонезиец вскрикивает и бросается бежать, а мы на всякий случай отступаем поближе к освещенному выходу. Спустя пару минут на аллею выезжает машина парковой охраны. Рядом идет напугавший нас всех великан и возмущается: "Я только сказал: - Простите! Минуточку! - что здесь такого, не пойму!" Наше дело сторона, мы готовы снова нырнуть в тень, но вдруг слышим этот же возглас. Ну вы подумайте, теперь он к нам пристает. Охрана еще не уехала, и я мужественно спрашиваю, чего надо.
- Простите! - восклицает громила. - Парк закрывается, прошу вас на выход!
Питекантроповое ржание разрывает ночь. От смеха не можем произнести ни слова. Покачивается на рессорах машина, полная смеющихся охранников, смущенно посмеивается наш ранимый псевдограбитель. Машем друг другу на прощание.
Прощай, Лондон. Странный ты, ну и мы не без сюрпризов. Было так трудно привыкнуть к тебе, а теперь придется отвыкать, и это будет во сто раз сложнее. В рюкзаки летят футболки, камни Брайтона, расплющенная в ежевечерних битвах, но не побежденная банка с картошкой. Нет ни одного основания, но почему-то кажется, что мы сюда еще приедем. Мы вернемся - будешь ли ты нас ждать?
вся ответственность на мне, и я сама за них заплачу, и лично вынесу их из магазина - этот монолог слушал уже не только кассир, но и администратор, и набежавшая за две секунды охрана, все были готовы оборонять не то алкоголь от ребенка, не то ребенка от алкоголя и служили отличной иллюстрацией к сотням антитоталитарных статей, утверждающих, что вся эта паника, запреты и ограничения не преследуют никакой другой цели, кроме запугивания и угнетения. Меня всегда удивляют кроткие обыватели, утверждающие, что их таким образом "защищают", ведь кроме них самих эти меры ни против кого не направлены и не действуют. Нам, добропорядочным гражданкам, было очень неприятно ощутить на своих плечах тяжелую руку Большого Брата, а вот будь я распутной подружкой, мне ничего бы не стоило споить целый класс невинных созданий в любой подворотне, ведь на деле никого не интересовало, кто проглотит купленный нами лимонад. Планируем акцию протеста: баночку ароматной жидкости раздавим на прощание в Расселл-Сквере.
Собственно, мы собирались в кино. Стартовал новый фильм Клинта Иствуда, и мы хотим посмотреть, нет ли его в ближайшем Одеоне. Нормальные люди давно собрали бы рюкзаки и улеглись спать, нам вставать завтра до шести утра, но мы-то не они, и нам грустно, хоть мы и держимся. Увы, Одеон в Ковент-Гардене закрыт забором вместе с половиной площади: очередная реконструкция. Есть еще один, но пока мы туда доберемся, будет совсем поздно. Приняв мудрое решение идти, наконец, домой, движемся в противоположную сторону, на Оксфорд-Стрит. Этой улице ночь нипочем. Толпа, свет от витрин, в буфетах смертоубийство. Испытываю мгновенный приступ жабы: это все съедят без меня, я уезжаю. Неважно, что я перед выходом так налопалась клубники с заварным кремом, что теперь слегка переваливаюсь при ходьбе.
После всех этих парков гудят и ноги, и перегруженная впечатлениями голова, но мы придумываем себе все новые оправдания. Еще одна станция метро, сядем на следующей, ведь мы не навестили Сохо-Сквер! Благоухающий парк выглядит в этот поздний час опасновато. Ворота закрыты, фонтан молчит, на аллеях стоят лотки-домики - днем здесь был базар. До невменяемости пьяная черная банда штурмует проезжающие авто. Девчонка в меховой шапке с хвостом перегораживает дорогу, стучит кулаком по машинам. Я не понимаю половину ее мата - учиться и учиться. Ее подруга помогает раскулачивать проклятую буржуазию, а парни отошли в сторонку и вяло дерутся между собой. Вещи при себе - спокойно идем мимо. Прикидываю, что у нас есть ценного, и успокаиваюсь: да ничего. Нас замечают, но не трогают, вот и славно. Охрана возле Лондонского офиса киностудии 20th Century Fox стоит смирно: угоманивать разбушевавшуюся молодежь не их работа, был бы офис цел. А нас поглотил ночной Сохо.
Если бы меня спросили: "Элиночка, ты готова вдвоем с другой девушкой оправиться гулять ночью по Сохо?" - ответ был бы: "Нет, нет, никогда!" Но мы уже здесь, и улицы-волны уносят нас на глубину. Где сон, где усталость? Ах, этот Сохо. Роскошные театры и грязные бордели, тут - престижная опера, там - танцы на столе, здесь - мрачный кабак, а рядом - ночной клуб со швейцарами, из сливочного Ягуара извлекает бесконечные ноги этносестра тех, кто бил машины на соседнем перекрестке. Узкое платье в тон машине, на шее переливается целое состояние. Швейцар приподнимает цилиндр. За соседним углом из глубины души тошнит допраздновавшегося на свободе клерка.
В Патиссери Валери - аншлаг, но, кажется, это место не для гетеросексуалов. Дочь заскакивает за тарталеткой с ягодами, а я присаживаюсь снаружи и тут же попадаю в зону пристального внимания решительной стриженной брюнетки. Кажется, она готова бросить свою пару ради знакомства со мной. Нет-нет-нет, я уже не одна, не делай шагов о которых потом пожалеешь!
Сквозь толпу пробирается пожилая пара театралов, даме оттаптывают ноги в вечерних туфельках, ее спутник ворчит "Осторожнее!", но это напрасно: здесь шагу не ступить. Алые, синие газовые трубки делают ночь еще чернее. У пабов негде яблоку упасть, разгоряченные мужчины стоят вплотную. Здесь и сейчас им дозволено многое из того, что они запрещают себе всю неделю, приличия отброшены, и нам вслед летят комплименты настолько подробные, что дочка слегка краснеет. А мне смешно - так вот что таилось за вашими печальными взглядами при свете дня!
Рядом с Чайна-Тауном - очередной конфликт интересов, не так ожесточенный, как массовый, весь перекресток вовлечен. Ровно в центре застряла полиция, ни туда и ни сюда. Вот теперь и правда пора. Прощаемся с Огненным Драконом, его морда указывает нам направление к площади Пикадилли. На входе - пробка: группа черлидеров, приехавших, наверное, из голливудского малобюджетного фильма, не в силах освоить технику прохождения через турникеты. Не можем отвести глаз от розовых кофточек и пышных бантов. Девственно чистые лобики, в синих глазках - намек на панику. Не будь рядом учительницы, местная молодежь показала бы им, где раки зимуют.
Головокружительная психоделика несется с одной из площадок - уличный музыкант извлекает из гитары дивные звуки. Пальцы бегают по струнам не хуже, чем у Джимми, он танцует, а глаза обращены в мир собственных галлюцинаций, постоишь подольше - и уплывешь с ним, не вернешься назад. Но каков мастер! Дочь дает ему деньги, он поблагодарил бы ее, но с другой планеты кричать далеко, далеко...
Бродяга все сидит с собакой на Расселл-Сквер. Привычно проходим мимо, потом, словно что-то толкнуло нас в грудь, останавливаемся - ну что мы за бесчувственные такие. Молча устраиваем небольшую складчину. Дочка хвалит чудесную собаку, парень грустно отвечает, что собака не его. Все-таки, мы не ошиблись, здесь какая-то драма. Отдав деньги, неожиданно испытываю облегчение, словно вернула мучивший меня долг. Теперь действительно можно уезжать. Впрочем, осталось еще одно дело.
Ночной Расселл-Сквер не выглядит таким милым, как днем. Время от времени его пересекают группки людей, вышедших из автобуса. Сворачиваем на боковую аллею, пугаемся проступивших из темноты фигур, а они пугаются нас, потому что тоже пили пиво от народа подальше. Открываем свой сидр, хихикаем, как школьницы. Хрупкий индонезиец, наскочив на нас, пускается наутек, на ходу снимая галстук. Похоже, он здесь недавно. Несется прямо через газон. Наперерез ему с криком: "Простите! Минуточку!" - из темноты выскакивает настоящий громила. Индонезиец вскрикивает и бросается бежать, а мы на всякий случай отступаем поближе к освещенному выходу. Спустя пару минут на аллею выезжает машина парковой охраны. Рядом идет напугавший нас всех великан и возмущается: "Я только сказал: - Простите! Минуточку! - что здесь такого, не пойму!" Наше дело сторона, мы готовы снова нырнуть в тень, но вдруг слышим этот же возглас. Ну вы подумайте, теперь он к нам пристает. Охрана еще не уехала, и я мужественно спрашиваю, чего надо.
- Простите! - восклицает громила. - Парк закрывается, прошу вас на выход!
Питекантроповое ржание разрывает ночь. От смеха не можем произнести ни слова. Покачивается на рессорах машина, полная смеющихся охранников, смущенно посмеивается наш ранимый псевдограбитель. Машем друг другу на прощание.
Прощай, Лондон. Странный ты, ну и мы не без сюрпризов. Было так трудно привыкнуть к тебе, а теперь придется отвыкать, и это будет во сто раз сложнее. В рюкзаки летят футболки, камни Брайтона, расплющенная в ежевечерних битвах, но не побежденная банка с картошкой. Нет ни одного основания, но почему-то кажется, что мы сюда еще приедем. Мы вернемся - будешь ли ты нас ждать?
Комментариев нет:
Отправить комментарий